<<
>>

Глава IX Общественные, моральные, политические и религиозные воззрения Петра

I

(Продолжение )

Переходим к следующим чертам, которые обычно признаются теневыми в характеристике Петра I, к особенностям его моральной личности, нашедшим свое яркое выражение в уголовном его законодательстве.

До сих пор в работах наших историков и историков права, в традиционных их характеристиках Петра I как законодателя и правителя, наиболее яркими чертами являются суровость, жестокость, бессердечие и холодность в отношении к человеку вообще. Тем более эти краски и тени сгущаются в изображении ими отношения царя к порочному члену общества, к правонарушителю. Общепринятое мнение о личности Петра I, рассматриваемой с этой именно стороны, можно формулировать словами профессора В. О. Ключевского: «Слабость гражданского чувства, бесчеловечные жестокости, от которых он (Петр. - Н. В. ) не может воздерживаться благотворные деяния совершались с отталкивающим насилием»[1244]. «Теперь законодатель воспрещает не безразличные вещи, а правовые нормы, освященные вековым признанием, - нормы, с которыми срослось сознание многих поколений. Чем, кроме страха, можно было бороться с ними ревностному реформатору? Следует иметь в виду, что Петровская эпоха составляет самую высшую ступень карательной строгости в целой истории русского права», - говорит специалист, историк права М. Ф.

Владимирский-Буданов[1245]. Жестокость Петра являлась одной из непременных красок на палитре ученых, которые пытались воссоздать моральный образ великого преобразователя. Даже и в современной нам историографии в исторических характеристиках обычны отзывы о Петре в том же духе. Вот типичный пример: «Сын Алексея Петр I, единственный Романов с крупным организаторским талантом, отличался разнузданной жестокостью»[1246].

Эта черта характера Петра в их [ученых] изображении нашла будто бы особенно яркое выражение в уголовных его законах и в приложении им карающего закона в жизни.

В порыве ничем не сдерживаемой звериной жестокости Петр будто бы сам рубил головы стрельцам, сам производил пытки, переходя всякие границы человечности. Эти жестокости-де иногда вынуждали святейшего патриарха Московского и всея Руси брать в руки образ богоматери и выступать с ним на защиту несчастных жертв царской жестокости. При этом принято ссылаться на свидетельства иностранных наблюдателей, например датского посла Юста Юля или секретаря императорского посольства Иоанна Георга Корба и других. Конечно, историк не вправе игнорировать существующие в науке исторические свидетельства, но он также не может [и] принимать - в целях достижения большего драматизма и эмоциональности впечатления - без тщательной исторической критики то или иное сведение, приводимое своим или иноземным источником. Если же отнестись строго критически к самым ярким свидетельствам иноземных повествователей и наших, отечественных исследователей о жестокости Петра, то характеристика его должна приобрести другие черты, иной тон и вызвать прямо противоположное впечатление. Возьмем, например, описание Корбом личного участия Петра в казни стрельцов, на которое обычно опирается утверждение о свирепой жестокости царя[1247]. При оценке приведенного свидетельства Корба прежде всего следует иметь в виду, что описание это не современно происшествию. Корб писал свои заметки значительно позже описываемого им события, передавал в них слухи, что и отметил добросовестно в своем «Дневнике»: «Говорят, что царь отрубил мечом головы 84 стрельцам». В своем повествовании он, несомненно, только отразил впечатление взволнованной событиями московской толпы, людской массы, склонной к преувеличению и страхам. Поэтому неудивительно, что в описании Корба царь наделен чертами сказочного злодея, в руках которого стальной меч, занесенный над головой несчастной жертвы, разлетелся на куски еще в воздухе. «Три меча, - повествует Корб, - были приготовлены для этого употребления. Один из них, когда царь им замахнулся, разлетелся вдребезги, и удар не последовал»[1248].
Самые подробности передачи события, как видно, свидетельствуют не о точном воспроизведении исторического факта, а о народном впечатлении от него. Между тем в исторических исследованиях изложение событий - мятежа и казни стрельцов - ведется по Корбу.

По обычному представлению наших исследователей, не убеждением и назиданием, не доказательством и поощрением, как мы старались показать в предшествующих главах, а наказанием, постоянным и обильным, разнохарактерным, но равно жестоким, прежде всего и больше всего страхом, прививал и насаждал Петр свои нововведения, европейские государственные порядки и культурные нравы, вводил удобства жизни и новые воззрения. «Как самые обыкновенные и безобидные народные привычки, обычаи, не нравившиеся Петру Великому почему-либо, изгонялись под угрозою каторжных работ, осрамительных наказаний, так самые обыкновенные полицейские проступки и нарушения влекли за собою галеры, конфискации и даже смертную казнь», - передает свои выводы после изучения уголовного

законодательства Петра специалист истории русского права, профессор А. Н. Филиппов в историко-юридическом исследовании «О наказании по законодательству Петра Великого в связи с реформою»[1249]. «В своих законах, - продолжает автор, - реформатор рассыпал их (наказания и угрозы. - Н. В. ) в изумительном изобилии, без соразмерения с виною, с трудностью выполнения предписанного и пр[очим]»[1250].

Из приведенных только двух отрывков читатель может и должен сделать вывод, что в лице Петра I Россия имела не мудрого и трезвого государственного деятеля, строгого и разумного судью, наставника и воспитателя народа, а опасного маниака, по своей прихоти уничтожавшего, и притом жестокими, «тяжелыми для народа мерами», «исконные дорогие обычаи». «Жестокость и полное неуважение к исконным народным обычаям» - вот наиболее заметные моменты, отмечаемые А. Н. Филипповым в уголовном законодательстве Петра. Такое категорическое утверждение не может не насторожить исследователя и не остановить его внимания на оценке оснований к принятию или отрицанию столь тяжкого обвинения, предъявленного к государственному деятелю.

Рассмотрим эти основания со всей возможной объективностью.

Из большого количества фактов, приводимых исследователем, остановимся на более ярких, типичных законах, по счастливому случаю формулированных самим Петром как при установлении и обосновании нормы, так и [при указании] положенного за ее невыполнение взыскания. На примерах, которые мы приведем и рассмотрим, можно видеть и намерения законодателя, и отношение к установленным им запретам [со стороны] тех лиц, кого они затрагивали.

Первое. «Известно, например, - пишет профессор Филиппов, - каким почетом пользовались нищие в Древней Руси. Теперь это запрещается под большими штрафами, а само нищенство, хотя и малоуспешно, преследуется». Далее автор приводит один из жестоких указов Петра, направленный против столь почитаемых представителей давно сложившегося старого быта: «А буде такие в другой раз или в третий поиманы будут, и таких, бив на площади кнутом, посылать в каторжную работу, а баб - в шпингауз; а ребят, бив батоги, посылать на Суконный двор и к протчим манифактурам». При этом профессор-государствовед ссылается на другого исследователя, также строго осуждающего Петра: «Древнерусское общество, - говорит Прыжов, - заступаясь за нищих, восстало против Петра, но не за жестокие меры, они были в духе Древней Руси, а за неверие в нищих»[1251]. Оказывается, в конце концов Петр в данном случае виновен не столько в суровости мер против нищих, ибо они были обычны для Древней Руси, сколько в более тяжком преступлении, а именно «в неверии в нищих». В этом отношении реформатор был действительно повинен, и повинен жестоко. Он не только «не верил» в нищих и считал нищенство пагубным бытовым явлением, растлевающим народные нравы, подрывающим здоровые основы общежития, но и активно боролся с ним, стремясь обратить работоспособных паразитов к труду, а неспособных трудиться, больных и калек, престарелых и малолетних, - обеспечить организованной общественной помощью. Следует подчеркнуть усиление законодателем суровости мер взысканий в зависимости от повторности нарушения закона.

В качестве второго примера нарушения Петром I [устоев] старины профессор Филиппов приводит пресечение патриархального обычая обращаться к главе государства с личными просьбами и челобитьями при появлении царя перед народом: Петр «отучал от нее (подачи челобитий лично царю. - Н. В. ), как и от многого другого, угрозами страшных наказаний»[1252].

При освещении этого вопроса профессор Филиппов не проводит грани между [с одной стороны] законным, обоснованным и допускаемым Петром I обращением общественных групп и отдельных лиц к носителю верховной власти и, с другой стороны, беспорядочной, надоедливой докукой бездельников, обращавшихся к царю по всякому личному поводу, минуя установленные законом правительственные органы. На всем протяжении нашей работы мы приводили многочисленные примеры обращения к царю и государственных служащих, и представителей общественных организаций, а также частных лиц, которые были выслушаны им и получили от него удовлетворение в своих просьбах. Бездельные же челобитчики, которые «докучают е[го] ц[арскому] в[еличеству] о своих обидах везде, во всяких местех, не дая покою», встречали, после многократных напоминаний и разъяснений неуместности подобных обращений, действительно суровый отпор. Государство Петра I давно перестало быть патриархальной вотчиной московских царей. Оно было объявлено империей, для которой были выработаны соответствующие формы и обряды законодательства, суда и управления. О разумности, необходимости и обязательности этих форм было неоднократно объявлено и доведено до всеобщего сведения разнообразными, доступными народу средствами и на общественных площадях, и с церковной кафедры.

В одном из своих законов, устанавливающих судебные инстанции, Петр обратился со специальными словами убеждения к челобитчикам, объясняя вред и затруднения, причиняемые их действиями нормальной государственной работе. «Понеже челобитчики докучают е[го] ц[арскому] в[еличеству] о своих обидах везде, во всяких местех, не дая покою, - обосновывает законодатель устанавливаемую им норму и, обращаясь к благоразумию своих подданных, призывает их понять [ее], - и хотя с их стороны легко рассудить мочно, что всякому своя обида горька есть и несносна, но при том каждому рассудить надлежит, что какое их множество, а кому бьют челом, - одна персона, и та коликими воинскими и протчими несносными трудами объята, что всем известно есть».

Далее царь, обращаясь к народу, говорит на понятном ему языке: «И хотя б и таких трудов не было, возможно ль одному человеку за так многими усмотреть, воистину не точию человеку, ниже ангелу, понеже и оные местом описаны суть, ибо, где присутствуют, инде его нет»1255. Итак, только после долгой подготовки и разъяснений Петр считал уже необходимым - в интересах организованного, регулярного государства - поддержание установленного им порядка мерами принуждения. В извинение же нарушителей закона в данном случае нельзя найти оправдания ни в незнании [ими] закона, ни в тяжести [его] исполнения, ни по каким-либо другим основаниям.

Третьим примером жестокой борьбы Петра I со старыми народными верованиями, нравами и бытом приводятся мероприятия царя, совместно с духовенством православной церкви, против церковного раскола. Вопрос об отношении Петра I к расколу чрезвычайно сложен, но и он при критическом отношении к нему легко разъясняется с точки зрения интересов регулярного государства Петра - так же, как и рассмотренные выше. Прежде всего необходимо констатировать, что раскол не был вызван реформами Петра. Он вылился в широкое и обостренное движение еще до его реформаторских мероприятий. Поэтому Петру приходилось или подавить его всецело, или упорядочить, успокоить теми или другими способами - во всяком случае, ввести в государственные рамки. Петр поставил своей задачей последнее.

При оценке мероприятий Петра по расколу необходимо исходить из того положения, что в отношении к жизни, науке, быту, вере и церкви между с одной стороны Петром I как передовым, прогрессивным государственным деятелем и с другой - раскольниками, этой отсталой, реакционной, полной нетерпимости и исключительности, не знающей компромиссов, довольно значительной среди подданных русского царя общественной группой, имелись принципиальные расхождения. Раскол был не только религиозным и бытовым явлением, он явился при Петре активным движением, политическим и общественным. И в этом случае он не мог не столкнуться с общегосударственной политикой Петра. Для царя было ясно как день, что «при растущем в науках свете» нельзя России продолжать жить изолированно, чуждаться людей других национальностей и иной веры, что ей нужны знания, наука и техника, нужны фабрики и заводы, для чего необходимо установить и поддерживать связь с людьми Запада, учиться у них и заимствовать от них основы военного искусства и морского дела, дабы удержаться хозяевами на территории, которую занимал русский народ. В расколе все эти стремления и мероприятия Петра встречали непримиримое отношение и всяческое противодействие. В крайнем своем отрицании принятого царем направления политики и в протесте против основных его мероприятий некоторые течения раскола доходили даже до проповеди самоуничтожения, самосожигания. С другой стороны, в глазах Петра раскольники являлись такими же темными, «нищими духом», как и «божьи люди», нищие в бытовом и экономическом отношении. Поэтому и в данном случае он ставил своей задачей борьбу с расколом и устранение из самого сознания своих подданных глубоко порочных, отсталых взглядов и верований, «ибо, - полагал он, - все беспорядочной варварской обычай, смеху есть достойной, и никакого добра из оного ожидать невозможно»[1253].

1255

ЗА ПВ. Т. I. С. 377.

Петр повел борьбу с расколом всеми мерами, и прежде всего путем просвещения, воздействия на мир идей. Мы видели, с каким вниманием подбирал он кандидатов для замещения епископских кафедр епархий, приверженных к расколу, - нижегородской, сибирской, петербургской; как побуждал пастырей церкви к проповеди истинной веры, обращался через Святейший синод с увещанием к пребывающим в расколе, пытался ограничить территорию раскольничьих поселений и скитов, не допустить ухода непримиримых последователей раскола в глушь лесов Севера и особенно Сибири. Все это меры государственного характера, снисходительно-мягкие, не лишенные благожелательности по отношению к впавшему в соблазн темному человеку. Придерживавшиеся раскола люди, выполнив некоторые, строго определенные требования и соблюдая установленные ограничения, предъявленные к ним государством, могли спокойно жить и трудиться. Указ Петра I Сенату от 14 апреля 1722 года предписывал: «Расколников и бородачей от служеб не отставливать»[1254]. Но когда их настроение и поступки переходили из области религиозной и бытовой в область общественной и политической жизни и раскольники начинали активно проявлять свой протест против государственной власти, подрывая уважение к законам и установленным порядкам, сея тревогу, например, по поводу близкого конца мира, подбивая посторонних людей к бегству в дремучие леса, к замкнутой жизни в общине, изолированной от прочего мира, и особенно когда они выступали с проповедью самоуничтожения, - естественно, Петр не мог относиться спокойно к таким антигосударственным явлениям и не пресекать их самыми решительными мерами.

Для понимания политики Петра по отношению к раскольникам характерен его собственноручный указ, данный Сенату в конце царствования, за год до смерти, 8 февраля 1724 года. «Есть ведомость, - сообщает Петр Сенату, - что раскольшики, которые близ Повенца живут, намерелись уйтить в Сибирь и некоторые уже и поехали; того ради надлежит сие престеречь». Далее царь высказывает свое мнение о необходимых, с его точки зрения, мерах по отношению к беглецам: «А по моему мнению, мочно к ним явной указ послать: ежели так станут делать, то как беглецы будут казнены». Со свойственной ему лаконичностью и убедительностью мотивировки он обосновывает свое предложение: «...понеже им всякая свобода есть а там их и так много». При этом царь не обязывает сенаторов в точности следовать его мнению: «Или как лучше рассудите»[1255].

Из всего сказанного об отношении Петра I к расколу видно, что уголовные его законы не являлись единственными выразителями и показателями отношения государственной власти к раскольникам, а занимали среди других мер и средств, направленных к сокращению и

ослаблению влияния раскола на современную ему общественную жизнь, строго определенное место и имели тот или иной характер в зависимости от отношения самих раскольников к государству Петра I и его политике.

Не только крупные преступления по законодательству Петра Великого карались тяжкими наказаниями, по мнению профессора Филиппова, но и «самые обыкновенные полицейские проступки и нарушения», по его словам, «вели за собою галеры, конфискации и даже смертную казнь»[1256]. В качестве образца тяжких уголовных санкций за небольшие проступки приводятся им в числе других, например, наказания за неуказную обработку кож: «Чтоб с будущего, 1719 года ни в домах, ни в рядах кожей и обувей не осталось старого дела с дегтем (указ предписывает: “.а делали б с ворванным салом”); а кто сей указ преступит, тот будет лишен всего своего имения и сослан будет с наказанием на вечную работу на галеры»[1257].

Действительно, такой указ был издан в 1718 году, 17 января, и среди подлинных законодательных актов он сохранился в черновом виде, написанный рукою самого Петра[1258]; в беловом официальном списке он также подписан им собственноручно. Таким образом, указ является подлинным выражением воли самого царя.

В чем же смысл суровой санкции за неисполнение, казалось бы, столь незначительного предписания, [а] именно за употребление при обработке кож дегтя вместо ворваньего сала? Нельзя ли здесь в самом деле усмотреть один из типичных примеров чересчур щедрого рассыпания законодателем угроз и наказаний, характеризующих повышенную его строгость и безучастность к страданиям людей, подвергшихся наказаниям, полностью незаслуженным или, во всяком случае, не соответствующим тяжести проступка?

Рассмотрим вопрос по существу.

Петр, организатор русских регулярных войск, стоявший близко к солдату и деятельно заботившийся о его снабжении и обмундировании, имел возможность убедиться, что русские кожи, обработанные по старинному способу - с дегтем, не годятся для изготовления солдатских сапог и вообще обуви для населения: они промокают, не уберегают ног от сырости, расползаются. Обработанная же по английскому способу - с ворваньим жиром - юфть полностью защищает ногу от сырости и мокроты. Поэтому он [Петр] еще в 1715 году в специальном своем указе, написанном также собственноручно и торжественно объявленном «всем промышленникам, которые делают юфть», объяснил недостатки русской выделки кож и предписал ввести новый способ их обработки. «Понеже юфть, которая употребляется к обуви, - писал Петр, - весьма негодна есть к ношению, ибо делается с дегтем и, когда мокроты хватит, расползывается и вода проходит, того ради оную надлежит делать с ворванным салом и иным порядком»[1259]. Понимая, что мало указать на недостатки старого способа и потребовать новой обработки, но нужно еще научить этому «иному порядку» и принудить следовать ему, Петр в том же указе сообщает о предпринятых им первых шагах к внедрению необходимых изменений в производстве кож: «.чего ради посланы из Ревеля мастеры к Москве для обучения того дела». Считая необходимым распространить новый порядок выработки кож по всему государству, Петр продолжает: «Объявляется и повелевается всем вышеписанным промышленникам во всем государстве, дабы от каждого города по нескольку человек ехали к Москве и обучались, которому обучению дается срок на два года». Для этой цели в Москве была объявлена к открытию новая специальная школа-завод. Одновременно с указом Петр направил московскому губернатору строгое подтверждение: «Г[осподин] губернатор. Послан к вам указ о делании юфтей, которое дело публикуй и [с]мотри, по прошествии двух лет чтоб сей

указ был весьма исправлен»[1260]. Одновременно же для выполнения этой задачи Петр посылает в Москву специального комиссара из дворян, Юрия Нелединского-Мелецкого, с наказом, написанным также его [Петра] собственной рукой. В нем царь предписывает Нелединскому - как будущему директору школы-завода - «тех, которые кожи делают, учить со всяким прилежанием и размножать по крайней силе».

Школа, как было указано, создавалась не для одной Москвы, но для всей России: «Также которые станут из всего государства для сего учения приезжать, и оных равным же образом обучать, как и москвичь». Губернатор Москвы должен был по требованию директора школы доставлять материалы и вообще все необходимое для организации дела. В заключение наказа Петр прибавил предостережение: «Сие все исполнять с прилежанием, чтоб в указное время было конечно исполнено, ибо взыщется нелегко на тебе»[1261].

Из последующих доношений Юрия Нелединского-Мелецкого в Кабинет Петра I видно, с какими затруднениями он собирал учеников и в каком ничтожном количестве губернаторы посылали в Москву первых русских студентов-политехников из [среды] сопротивлявшихся кожевенных промышленников[1262]; из челобитий же этих последних можно ознакомиться с их оправданиями и отговорками, чтобы не ехать в Москву на столь длительный срок[1263].

Помимо затруднений с набором учеников, были и другие трудности: недоставало учителей, специалистов по выработке подошв, - и все они [эти трудности] преодолевались непреклонной волей Петра. Будучи за границей, во Франции и Голландии, в 1716 и 1717 годах, он специально разыскивал по всей Европе нужных ему специалистов, в том числе и мастеров-учителей по выделке кож. Вот, например, собственноручная его заметка относительно различных задач, намеченных к выполнению за границей: «В Англию о пумповых кожех мастере, ежели не нанят, также которой пилы всякие делает»[1264]. По указанию царя его агенты наводили справки и приглашали на службу в Россию нужных мастеров из Германии и Польши. В 1717 году, в год организации вышеупомянутой московской специальной школы, агент царя Готовцев нанял для работы в России пятерых немцев. В своем доношении в Кабинет Петра он сообщил, что нанял их сроком на три года, с оплатой каждого по 900 прусских злотых, на русские деньги того времени - по 180 рублей в год, на современные - около 1500 рублей золотом[1265]. Как видно, иноземная наука стоила России недешево. И все же на нее Петр, весьма бережливый к государственному рублю, не жалел и тысяч.

Вслед за московской школой в 1720 году по указу Петра была открыта такая же школа-завод в Казани. Производство кож этого предприятия было направлено на обслуживание морского ведомства. Инструктором-учителем для нее был приглашен пумповых кож мастер, англичанин Томас Умфрис. В 1720 году, 11 марта, о ходе дел кожевенной школы Умфриса доносил Петру казанский вице-губернатор Никита Кудрявцев: «Учеников, государь, по-видимому, учит прилежно, и ученики сказывают, что ни в чем их не скрывается. А что учнет у него, мастера, впредь делаться, о том учну доносить в[ашему] ц[арскому] в[еличеству] писменно» [1266]. В росте школы-завода были чрезвычайно заинтересованы в Петербурге -

оттуда торопили и вице-губернатора, и мастера-инструктора с высылкой первых выделанных кож. Требования и темпы были необычайны не только для русских мастеров, но и для специалиста-англичанина. В одном из своих доношений вице-адмиралу К. И. Крейсу вице-губернатор Кудрявцев просил не торопить их, а особенно «не турбовать» мастера, так как он выбивается из сил и может не выдержать напряжения и впасть в меланхолию: «И так он о сем себя стужил, чуть в меленколию и близ паралижа не пришел»[1267].

Изложенные нами в самых общих чертах [1268] мероприятия Петра, направленные к водворению в России «иного порядка» обработки кож, отражают одну из типичных сторон работы царя по насаждению новой культуры и [нового] быта, которую он вел среди своих подданных с большой поспешностью, но планомерно и последовательно. Эти меры к замене лаптей кожаной обувью, непромокающими сапогами, диктовались не прихотью Петра, а его стремлением к техническому прогрессу вообще, к обеспечению армии и населения прочной обувью и, следовательно, к поднятию народного здравия и обороноспособности страны. При таких условиях сопротивление кожевенных промышленников, торговцев кожей и сапожных мастеров новой технике производства являлось бессмысленным, тупым упрямством и объясняется - но не оправдывается - их невежеством и косностью. Если, несмотря на все авторитетные разъяснения и убеждения, невзирая на установление длительных сроков для переучивания и предоставление полной возможности для усвоения рекомендуемых правительством способов изготовления и обработки кож, они [кожевенники, торговцы, сапожники] не желали и отказывались содействовать «общенародной пользе», то по отношению к ним уместны и необходимы были самые строгие меры государственного принуждения. От таких мер Петр, как реальный политик и настойчивый воспитатель народа, никогда не отказывался и, когда считал это нужным, пользовался ими со свойственными ему твердостью и постоянством.

Если критически рассмотреть наиболее важные уголовные законы Петра I, которые можно охарактеризовать как особенно суровые, то окажется, что эта суровость была вызвана, прежде всего, низким уровнем нравов и морального состояния народа, различных его классов, в тот период, распространенностью порока и преступления, тяжестью вреда, причиняемого ими обществу, и, наконец, невыполнением распоряжений власти, признаваемых ею особенно необходимыми для данного момента. С этой точки зрения уголовные санкции Петра I, в самом деле суровые и тяжкие, находились в соответствии с моральным состоянием населения, с уровнем его культуры и быта. Без общего смягчения нравов и повышения культурного состояния тогдашнего общества в широком смысле этого слова смягчение санкций повело бы к потере наказанием его действенной силы. Поэтому нам кажется неуместным и не соответствующим [действительности] эпитет «жестокий» в приложении к уголовному законодательству Петра I: «жестокие» наказания, «жестокие» уголовные законы и т. п. Выражения же законодательных актов того времени: «жестоко на теле наказан будет», «под жестоким наказанием» и т. п. - нужно понимать как суровое, тяжкое наказание, а не как «жестокое» в современном смысле этого слова, согласно которому в понятие «жестокость» входит не столько определение степени тяжести и остроты страдания наказуемого преступника, сколько бесчеловечное, безжалостное и свирепое отношение к человеку [со стороны] уголовного законодателя, а также судьи, осуществляющего приложение уголовного закона в жизни. Между тем при изучении законов Петра нельзя не видеть, что законодатель, творец их, действительно «рассыпал» галеры и ссылки, но не из врожденной или приобретенной позже, под влиянием тяжелых условий окружающей действительности, свирепости, бессердечия и равнодушия к людскому страданию, а из глубоко осознанного долга правителя содействовать общегосударственной пользе, благоустройству и порядку - не только руководством и поощрением, но и устранением препятствий, помех и вредительств, которые были столь

распространенным явлением в эпоху его реформ.

В установлении степени тяжести наказания в уголовных законах Петра I не только нельзя усмотреть безразличного отношения законодателя к этой части закона, но, наоборот, легко уловить - в каждой установленной им санкции - ту или другую тенденцию проводимой им в то время уголовной политики. В предыдущих главах мы указали основные черты этой политики Петра, обоснованные им теоретически в его знаменитой «Экспликации» от 25 октября 1723 года [1269] (написанной, как и все другие важнейшие законы, его собственной рукой) и практически неизменно проводимые в его указах. Не будем здесь повторять их, добавим только некоторые другие черты, которые весьма отчетливо вырисовываются из уголовных его законов:

а) по законодательству Петра все правонарушители были равны перед карающим законом. Исключения не делалось ни для знатной фамилии, ни для высокой должности. Приведем для примера несколько указов Петра, сопровождавших карающий его меч, занесенный над головами трех сиятельных князей, виднейших и ближайших сотрудников царя. «За неправый суд и преступления четырех указов. и протчее, - объявляет Петр во всеобщее сведение, - что пространно при казни в наказе изъяснено будет, бывший маеор от гвардии Семеновского полку Волхонской[1270] завтрашнего числа, т. е. в 9[-й] день, будет кажнен смертью на Болшой площади, перед канцеляриями. Сей указ объявляется для ве дения народу. 1717 год»[1271]. Вот другой, также написанный собственной рукой царя указ - о сибирском губернаторе, князе Матвее Гагарине: «Указ Сенату. Дела плута Гагарина надлежит вам слушать, которые важные (понеже всех не одна тысяча есть), а особливо которые он делал уже после публикованных указов за лихоимство, и, по оным приговор учиня по правде, прислать ко мне. 1721 г., 11 марта» [1272]. Тысячи преступлений, констатирует царь, и это после специального указа о лихоимстве. Что же оставалось делать главе государства, который так много сил и вдохновенного красноречия потратил на убеждение своих подданных, а особенно администраторов и судей, в необходимости уважения к законам и неуклонного их исполнения? По условиям того времени - только одно: казнь и для назидания другим выставление трупа на всеобщее «позорование». «Что же из сего последует (если не бороться с неправдой самыми решительными средствами. - Н. В. )? - спрашивает законодатель в упомянутой нами “Экспликации” и отвечает: - Не ино что, только подчиненных распутное житие, бесстрашие, людям разорение еще горшее, протчим судьям соблазн людей в государстве разорят, божий гнев подвигнут, и тако, паче партикулярной измены, может быть государству не точию бедство, но и конечное падение» [1273] . «Не жестокосердствую; не тиранствую, когда правосудие обвиняет злодея на смерть»[1274], - говорил Петр.

Характерна для воззрений Петра и его уголовной политики резолюция, положенная им на прошении еще одного, весьма частого правонарушителя, светлейшего князя Меншикова, одного из виднейших министров царя, просившего его «по тому делу» (также одному из тысячи) «милостивого решения и в вине моей прощения». «Счет окончать велим как возможно скорее, - отвечает Петр, - в штрофах облегчение будет по окончании каждого дела. А не

исследовав и не освидетельствовав, решить невозможно, понеже я не буду знать, в чем прощу, а тебе - за что благодарить. 6 мая 1724 года»[1275].

Перед законодателем, перед его карающим законом никто не знал исключения, не только в крупных государственных делах, но и в самых рядовых правонарушениях, в которых законодатель усматривал неисполнение долга и нарушение обязанностей. Приведем одно из таких распоряжений Петра, характеризующее его типичную установку о равенстве всех перед законом и перед наказанием за нарушение его. Оно [это распоряжение] дано [было] при выработке инструкции для студентов Морской академии в Петербурге, от 1 октября 1715 года: «Для унятия крику и бесчинства выбрать из гвардии отставных добрых солдат, и быть им по человеку во всякой каморе во время учения и иметь хлыст в руках. И, буде кто из учеников станет бесчинствовать, оным бить, не смотря, какой бы оной фамилии ни был; под жестоким наказанием, кто поманит»[1276].

Мало того что наказание за какое-либо преступление, как общее правило, было равным для всех правонарушителей - низших и высших общественных категорий. Оно в некоторых случаях было - за то же самое преступление - более строгим, суровым для представителей привилегированных классов, людей более просвещенных. Это можно видеть, например, из санкций, устанавливавших кару за дезертирство, за неявку к исполнению воинской службы и самовольное ее оставление. Приведем по этому вопросу два указа Петра, написанные его собственной рукой. Первый из них характеризует все возраставшую тяжесть наказания дворян за уклонение от явок на смотры; другой, наоборот, указывает на смягчение тяжести кар за дезертирство рядовых, рекрутируемых из крестьян.

11 января 1722 года, готовясь к походу в Персию, Петр повторил один из своих указов, призывающих шляхетство и отставных офицеров к явке на обычный дворянский смотр, причем установил более суровую кару за уклонение от явки, чем в предыдущих сепаратном указе и общем законе: «А ежели кто из оных до того срока и на тот срок приезда своего не запишет и на смотре не явится, и таковые будут шельмованы и с добрыми людьми ни в какое дело причтены быть не могут». Кроме того, нетчики объявлялись вне закона. Петр собственной рукой установил в указе: «И ежели кто таковых ограбит, ранит, что у них отымет или и до смерти убъет, и у таковых челобитье не принимать и суда им не давать, а движимое и недвижимое их имения отписаны будут на нас бесповоротно»[1277]. Если сравнить этот указ с подобным же указом от 26 сентября 1714 года, по которому устанавливалась только конфискация «пожитков и деревень»[1278], а также с главой LIII Генерального регламента, по которой положена была ответственность за убийство ошельмованного - «разве до смерти кто его убъет, то яко убийца судитися будет», - то станет очевидным нарастание в законодательстве Петра суровости наказаний дворян за неявку их на смотр. По указу от 11 января 1722 года даже этой последней меры - защиты жизни дворянина-дезертира - законодатель ему не предоставил.

Совсем другое отношение проявляет законодатель к дезертиру-рядовому. Если сравнить две редакции статьи Воинского устава, пункта 95 Артикулов воинских, - 1716 и 1719 годов, то по последней редакции наказание окажется значительно смягченным. Именно: за побег из гарнизона, обоза, похода сначала было установлено для рекрутов - беглецы «повешены быть достойны суть»; за то же преступление по тому же Воинскому уставу в издании 1719 года[1279]

было положено смягченное наказание, исключавшее смертную казнь и, кроме того, подразумевавшее [ту или иную] степень строгости санкций в зависимости от обстоятельств.

Это изменение тяжести наказания явилось следствием собственноручно написанного Петром указа от 23 ноября 1717 года [1280] . В указе приведена и мотивировка столь значительного и скорого изменения статьи 95 Артикулов воинских: «Дополнение в Воинской устав. Положено в пункте (имрек) весь гвар[низон] и сие взято с прикладу иных государств, где люди наемные служат, а не указом берут, того ради сей пункт переменяется по сему». Далее законодатель дает две формулы статьи: если рекрут побежит в первый раз [и] до [истечения] года [службы], то шпицрутены; если во второй раз или после года службы, то «вместо смерти бить кнутом и, вырезав ноздри перед полком, сослать в вечную работу на галеры». Кроме того, даже при побеге солдата с поля битвы законодатель далек от огульного применения к нему смертной казни - он отличает труса от человека «несмелого и боязливого». И если к первому он суров и неумолим, то по отношению ко второму готов найти смягчающие обстоятельства: «По изобретению дела и состоянию особ, по благоизобретению суда пощажены бывают»[1281]. Одни из основных требований Петра: «Боят[ь]ся пушек - не иттить в солдаты» и «Кому деньги дороже чести, оставь службу»[1282] - при наборе рекрутов по указу, последние не всегда могли выполнить. Основной же признак «годности» офицера-дворянина (ибо всякий обер-офицер уже дворянин) - небоязнь пушек и чувство чести; военная власть вправе требовать и того и другого от каждого дворянина всегда и безусловно. Этим и объясняется большая суровость наказаний, налагаемых законами Петра на дворян;

б) изучая роды и виды уголовных наказаний по законодательству Петра I и отмечая усиление тяжести уголовных его кар введением, например, квалифицированной смертной казни, некоторых видов телесных наказаний, шпицрутенов, «кошек» и т. п., исследователь не может не отметить, что эта суровая тяжесть, «жесточь» вновь введенных наказаний заимствована русским законодательством из западноевропейских военных и военно-морских законодательных актов, кодексов датского, австрийского, шведского, прусского и французского. Это обстоятельство, конечно, нисколько не оправдывает русского законодателя, но, во всяком случае, свидетельствует, что русские законы не были более суровы, «жестоки», чем принятые в уголовных кодексах передовых в то время государств Запада. Рассмотренное нами смягчение карательной меры за дезертирство в Воинском уставе Петра I, заимствованной из европейских кодексов, было не единственным. В одной из предыдущих глав нашего исследования, при изучении вопроса об обсуждении законопроекта, мы указали примеры таких смягчений, особенно в законах, охранявших моральные устои тогдашнего общества, например в установлении санкций за прелюбодеяние, за осквернение отрока, за насилие над женщиной, за кровосмешение со скотом, с неразумной тварью и т. п.;

в) наконец, следует отметить еще одну черту, являющуюся типичной для многих законов Петра, и не только уголовных, - это обязательность в них санкций за нарушение устанавливаемой нормы. Законодатель исходил из знания реальной действительности и, учитывая возможное неисполнение закона, стремился воздействовать на волю будущего правонарушителя, поэтому сопровождал издаваемый закон точно формулированным определением наказания за неисполнение. Он предпочитал предупредить возможное преступление своевременным напоминанием о неизбежной ответственности за нарушение нормы, нежели настигать и карать правонарушителя уже после совершенного им преступления.

Поэтому Петр в важнейших своих законах под каждой главой неизменно собственной рукой подписывал соответствующее наказание. В виде примера достаточно привести добавления, сделанные Петром в законопроекте Генерального регламента в одиннадцатой - Л - редакции[1283], чтобы видеть, что этот законодательный прием является одним из характерных в его правотворчестве. Он настойчиво и неизменно требовал, чтобы наложенное по закону наказание не таилось где-либо под общей формулировкой и не скрывалось под ссылкой на какую-либо отдаленную статью кодекса. Будучи человеком искренним, презиравшим лицемерие, он со свойственной ему грубоватой простотой испещрял законодательный текст целым рядом статей с описанием самых разнообразных наказаний. Делалось это, прежде всего, в целях воздействия на разум и волю тех, кого имел в виду закон, а кроме того, для устранения оправданий [со стороны] преступника ссылкой на незнание закона. Такого правила Петр придерживался при выработке не только крупных законов, но и обычных своих инструкций и наказов. Вот, например, характерная для него резолюция при утверждении инструкции для Морской академии в Петербурге, от 1 октября 1715 года: «В протчем быть так, только надлежит написать под всяким пунктом наказание по обычаю академийскому» [1284]. Благодаря этому «обычаю академийскому», распространенному Петром на все его правотворчество, оно и производит впечатление сурового законодательства.

Резюмируя все сказанное о Петре I как [об] авторе уголовных его законов, можно, кажется, с полным правом сделать следующие выводы:

1. В большинстве случаев Петр был непосредственным автором изданных при нем уголовных законов, и поэтому последние являются полным отражением воззрений их творца, его морального настроения и темперамента.

2. Уголовные законы Петра были самым тесным образом связаны с общей его реформой, отражали ее различные задачи и моменты и являлись мерами дополнительными, восполняющими; они обычно применялись после значительной работы правительства по разъяснению обязательности и полезности того правопорядка, на охрану которого были направлены.

3. Суровость уголовных законов Петра находилась в связи с общим моральным состоянием и культурным уровнем всех общественных классов России того времени и вызывалась настоятельной необходимостью поддержать уважение к закону и преодолеть препятствия, встречаемые правительством в его усилиях, направленных к общенародной пользе.

4. Не будучи более суровыми, чем современное им западноевропейское уголовное право, русские уголовные законы времени Петра I производят впечатление весьма суровых и обильных наказаниями в значительной мере вследствие внешних приемов, практикуемых законодателем в целях предупреждения самой возможности совершения преступления.

Для завершения характеристики Петра I как законодателя необходимо остановиться на его религиозных воззрениях. Изучение их представляет большой научный интерес - не только потому, что Петр являлся крупнейшей исторической личностью для своего и последующего времени, большой индивидуальностью с самостоятельной критической мыслью, но главным образом вследствие того глубокого влияния, которое он оказывал на сдвиги в мировоззрении русского общества, и той роли, которую ему суждено было сыграть в судьбах русской церкви как ее главе в течение четверти века.

В целях документального изучения деятельности Петра I как преобразователя русской церкви мы собрали и критически подготовили к печати, в томах I и II «Законодательных актов Петра I», много его собственноручных писаний, а также законов, характеризующих и его воззрения, и основные черты проведенной им реформы - крупнейшей за все время существования русской церкви. Религиозные воззрения Петра были необычны для своего времени, оригинальны и глубоки, а деятельность его по церковному управлению - широка и

вместе с тем весьма плодотворна. Достаточно только указать отдельные отрасли в управлении и жизни русской церкви, которые были им затронуты, чтобы убедиться в многосторонности и значительности его усилий. Они были направлены на приведение самой церковью в известность и [в] систему своего религиозно-церковного учения и на распространение знания этого учения в народе. Они касались установления порядка, чистоты и благочиния в отправлении религиозных обрядов; устройства церковного управления в тесной связи и согласованности с общей его [Петра] гражданской реформой. Они были направлены также на комплектование и подготовку духовенства, белого и черного, на определение его положения среди других общественных классов и установление прав и обязанностей его в отношении государства и общества и, наконец, на выработку путей для использования накопленных веками богатств церкви, как и деятельности ее учреждений, на служение обществу.

Все мероприятия Петра I, касавшиеся перечисленных сторон религиозно-церковной жизни, были проникнуты целым рядом идей, находившихся в тесной органической связи одна с другой и с общим духом его реформ, планами и задачами, поставленными им в его государственной деятельности. Поэтому выявление и установление характерных черт мировоззрения Петра, служивших движущими и направляющими силами в его руководстве судьбами православной церкви, необходимо и весьма своевременно. Такое изучение может быть произведено плодотворно и объективно именно теперь, когда закончился целый период в истории русской церкви и многие законодательные акты, бывшие до того источником действующего права, перестали быть основанием устройства и отправления действий церковных учреждений, а вместе с тем церковь стала в новые отношения к государству и обществу.

Но если современная историография освободилась от условий, мешавших дореволюционной науке объективно и независимо изучать вопросы истории церкви вследствие принадлежности исследователей к официальным и профессиональным кругам, обязанным считаться с установками Петра I как основаниями существовавшего тогда государственного и церковного правопорядка, то, с другой стороны, современная наука должна избегать противоположной крайности, наблюдаемой в наше время, а именно - недооценки вопросов по устройству церкви и церковно-религиозной жизни как предмета исторического исследования. Историческая и историко-юридическая науки не могут не учитывать того факта, что одной из важнейших задач эпохи реформ начала XVIII века, как понимал ее Петр, было освободить государство, а также общественную и научную мысль от чрезмерного влияния и опеки [со стороны] церкви, не разрушая ее самой. Поэтому трудно понять и объяснить с этой точки зрения недостаточно внимательное отношение даже и некоторых дореволюционных историков, авторов общих курсов по истории России, например В. О. Ключевского, к изучению деятельности Петра I в области религиозно-церковной. Профессор Ключевский, много лет читавший лекции в Московском университете и еще больше - в Московской духовной академии, посвятив в своем «Курсе русской истории» из 337 страниц, отведенных эпохе Петра, почти пять страниц описанию организации и отправления действий «сумасброднейшего, всешутейшего и всепьянейшего собора»[1285], не нашел, однако, возможным уделить несколько строк вопросу об основных реформах Петра по преобразованию русской церкви, об отмене патриаршества на Руси, об учреждении Святейшего правительствующего синода, о попытках направить богатства церкви на служение обществу и т. п. Поэтому мы считаем необходимым посвятить этой теме нижеследующие страницы, количество и характер которых определяются постановкой вопроса и построением всей нашей работы вообще.

Приступая к освещению темы, необходимо уточнить некоторые основные понятия, относящиеся к данному вопросу, которые в дальнейшем изложении имеют принципиальное значение. Необходимо прежде всего твердо установить, что действия светского правительства против недостатков и пороков духовенства и монашества, против ханжества в церковных обрядах, против чрезмерных владельческих притязаний монастырей и епископских кафедр, необоснованных привилегий духовенства и т. п. не являются актами антирелигиозными,

антихристианскими. Организация церкви, если взять ее вне мистической стороны, есть явление временное и, как всякая другая общественная организация, обладает известными правами, присвоенными ею в связи с общими условиями государственной и общественной жизни за известный исторический период. И посягательство светской власти в Новое время на привилегии церковных организаций, приобретенные ими еще в Средние века, стремление правительства ограничить их и вообще умерить влияние церкви, избавить государство от опеки [со стороны] духовенства, направить церковные земельные владения на службу обществу, отвоевать и оградить независимость мысли от одностороннего направления и давления религии, вывести человека из мрачной атмосферы подготовки его к будущей загробной жизни и, напротив того, сделать земную жизнь радостной, веселой, законно стремящейся к мирским, земным благам - все это действия закономерные, прогрессивные, и только раскольники и вульгарные антирелигиозники могут квалифицировать их как мероприятия безбожного правительства.

Кроме того, в деятельности главы христианского государства следует различать возможность двоякого его отношения к вопросам церковно-религиозным. Первое - государственный деятель может быть внутренно глубоко и искренно верующим человеком и соответственно с этим своим настроением направлять дела церкви, поскольку они подлежат его воздействию; второе - он может сам лично не иметь внутренней религиозности, быть индифферентным в вопросах веры, но в делах церкви, в управлении ею считать полезным использование религиозной настроенности общества, сложившейся церковной организации, накопленных ею богатств и выработанных с помощью духовенства моральных устоев и вследствие этого интересоваться состоянием веры и церкви в его время, поддерживать своею властью церковные учреждения и направлять их в интересах народа, на общее благо.

Принимая во внимание указанные положения, изучим религиозные воззрения Петра и [то] направление правительственной его деятельности, держаться которого он считал себя обязанным в делах церковных как христианин и глава церкви.

Приступая к изложению вопроса, следует еще установить наличие одной чрезвычайно важной, основной черты в характере Петра, [а] именно его искренности и правдивости и вытекающего из них отвращения ко лжи, лицемерию и ханжеству. Все собственноручные писания Петра, тексты его законов, публицистические его работы, редакторские указания авторам религиозно-моральных сочинений проникнуты требованием правды, разоблачением и преследованием лжи, лицемерия и ханжества. В его собственноручном трактате, посвященном толкованию десяти заповедей Моисея, содержится специальное и непропорционально большое изложение видов, возможностей, а также [свидетельств] широкого распространения гнусного порока - ханжества. В конце этого своего рассуждения царь делает вывод: «И тако не всякий грех может ханжество употреблять при своем [совершении], а ханжество - все».

Укажем несколько примеров из приведенных им в подтверждение этого его жизненного наблюдения. Толкование на шестую, по счету Петра, заповедь - «Не прелюбы сотвори»: «Кто бы мог муж незнаемого человека к жене допустить, а особливо доброго и хорошего, а ханжу, еще и под руку приняв, отведет для благословения и пророчества и, провожая назад, руки выцелует и накланяется, считая за великую себе добродетель (что такого адского сына в свояки себе принял)». Толкование на седьмую заповедь - «Не укради»: «Не токмо (ханжи. - Н. В. ) одною рукою, но духом и обеими все крадут».

Чрезвычайно характерны также примеры Петра для доказательства противоположного утверждения: «.не всякий грех может ханжество употреблять при своем (совершении. - Н. В. )». «Когда б из шумниц[1286] кто пришел на кабак святым образом, - пишет Петр, - и не стал бы пить и шалить с ними, все б от него побежали; когда б охотник молодой до Венуса пришел бы в компанию девиц в ханжеском образе, ни у одной бы дружбы не сыскал». В заключение царь-моралист предупреждает своих подданных: «Наконец, Христос спаситель ничего апостолом своим боятися не велел, а сего весьма велел: “блюдитеся”, рече, от кваса фарисейска,

еже есть лицемерие»[1287].

Если, по мнению Петра, не всякий может в ханжеском образе отправлять свои действия, то естественно нам поставить вопрос: [а] государственный деятель «может [ли] ханжество употреблять» в своей деятельности? Да, может, и притом весьма успешно, - и он сам, и историк, его бытописатель. Поэтому для правильного понимания правительственных мероприятий Петра исследователь должен на основании документальных данных установить факт, «ханжеским [ли] образом» или вполне искренно правил он делами церкви и пользовался религиозными мотивировками при управлении светскими делами. Как было отмечено выше, простота, грубоватая прямота, правдивость, искренность и честность, а также великодушие - вот основное настроение в его [Петра] собственноручных писаниях и весьма заметные мотивы правительственных его действий. А эти черты и мотивы исключают ханжество и лицемерие в характере человека и правителя.

Мы считали нужным установить указанную черту в характере Петра потому, что в его законодательных актах, административных распоряжениях, в судебных резолюциях он отводил весьма заметное место религиозным мотивам: призывал Бога во свидетели, грозил судом Божиим и т. п. И, только установив искренность таких его приемов, мы найдем правильное понимание многих собственноручных писаний Петра, которыми он как правитель государства, глава церкви, учитель и воспитатель народа убеждал своих подданных при переустройстве и перевоспитании современного ему общества.

Сын своего времени и народа, Петр был религиозен, внутренно и убежденно. Его мировоззрение, как видно из собственноручных его писаний, было освещено целью высокого религиозного служения народу, облечено в библейские образы и вовне выражено языком, который отличался всеми особенностями старой славянской речи. И эти характерные признаки внутренней природы Петра отличают его настроение и писания не только в годы зрелости и последние десятилетия его жизни, но и в юношеский период.

Приведем несколько характерных в этом смысле его писаний. В 1697 году, 10 сентября, Петр пишет из-за границы московскому патриарху Адриану собственноручное послание, в котором, объясняя свои цели и планы, выражает преданность православной церкви:

О нас же, аще соизволишь ведать, и мы в Нидерляндах, в г[ороде] Амстелдаме, благодатью божиею и вашими молитвами при добром состоянии живы, последуя слову божию, бывшему к праотцу Адаму, что чиним не от нужды, но доброго ради приобретения морского пути, дабы, искусясь совершенно, возвратяся, против врагов имени Иисус Христа победителями, а христиан, тамо будучих, освободителями благодатию его быть, чего до последнего издыхания пожелав, церкви святой и вашим молитвам предая себя, Piter[1288].

Другое послание, относящееся к тому же периоду, адресованное уже к патриарху Иерусалимскому Досифею, разъясняло последнему причины уничтожения стрелецких войск в России и образования «при помощи божией» новых полков. Письмо свое Петр закончил характерным текстом, выражавшим и сущность его земной политики, и одновременно его воззрения на служение Богу: «Вам же как за святое ваше заступление христиан, так и за неусыпное радение, проведывание, утешение, утверждение нашему послу, там будучему, Бог всеблагий да дарует вам венец души, зде же лета многа, здрава и благополучна». Далее Петр, любя свой народ и служа ему, шлет патриарху, патриоту и защитнику своего народа - греков, надежду на избавление его вместе с народом из-под власти поработителей - турок: «И да сподобит (бог. - Н. В. ) ваши очи видеть избавление людей своих, яко Моисею. От нас же благодарение и неотменность души и сердца. Аминь»[1289].

Не будем специально приводить выписки из многочисленных и весьма ярких собственноручных писаний Петра за последующий период - они будут цитироваться ниже по другим поводам; из них можно видеть, что в его взглядах и в государственной его деятельности вера в бога, [в] его закон, промысл, воздаяние за добро и суд за неправду, занимала руководящее место. При этом необходимо констатировать, что упоминание Бога и Его закона в писаниях Петра не являлось только обычным и привычным оборотом речи, не было также ничего не значащим, бездушным выражением. Подобное отношение к имени Божиему он считал греховным и недопустимым. В толковании заповедей Моисея на вторую заповедь: «Не приимеши имени господа Бога твоего всуе» - он указывает причины этого столь широко распространенного греха - отсутствие страха божия и невежество: «Кто страха божия не имеет и все почитает легко; другие - от незнания учения»[1290].

Самое же непризнавание Бога, неверие в Него являлось в глазах Петра и грехом, и умственным заблуждением. В цитированном выше толковании заповедей Моисея Петр приводит против первой заповеди - «Аз есмь бог твой», в графе «Какие грехи противны тому», свое мнение: «Идолопоклонники и атеисты»[1291]. В своих записных книжках Петр обычно набрасывал предметы, а иногда и основные идеи будущих законов, интересные для изучения хода мыслей преобразователя. В книжке № 2, после заметки на странице 13: «О краткой истории для внушения молодым после азбуки о нынешних и старых событиях». На следующей, 14[-й] странице он набрасывает весьма характерные для него мысли об отрицающих Бога и религию: «Против атеистов. Буде мнят, что законы смышленные, то для чего животное одно другое ест и мы. На что такое бедство им зделано?»[1292]

В официальных текстах, законах, в письмах и просто на отдельных листках, сохранившихся в различных архивных фондах, можно читать заметки Петра, написанные им собственноручно, в которых отражаются его затаенные мысли, его религиозная настроенность, например надежда на Бога, на Его помощь и защиту. «Господь мне помощник, - пишет Петр, - и не убоюся, да что сотворит мне человек?» [1293] Некоторые заметки свидетельствуют о специальных познаниях Петра в «святом письме», без которых трудно понять приводимые им выписки, например: «Пожри, господи, жертву хвалы, и воздаждь вышнему молитвы твоя, и призови мя в день скорби твоя, и изму тя, и прославиши мя»[1294]. Иногда его религиозные мысли бывали выражены в стихотворной форме, например:

Предведение божие нам открывает, Еже время по воле его исполняет, Каким чаенное[1295] бывает, Еже промысл божий содевает, Понеже мысли и пути его Суть от нас отдаленны, Яко расстоянием от земли До небеси суть сравненны[1296].

Петр искренно верил в силу молитвы. В этом отношении характерно его письмо Стефану Яворскому, местоблюстителю патриаршего престола, от 1708 года, 22 января. В нем царь, стоя у границы своей земли, в Гродно, во главе войска и ожидая вторжения в пределы [своего] государства сильного и страшного врага, сообщает Стефану, что войско и лично он готовы положить жизнь свою за церковь и отечество, и просит молитв: «Неприятель так к нам ближится, что, чаем, завтра его увидим. Но понеже мы здесь не точию трудов, но и живота своего за церковь и отечество жалети не будем и хотя, слава богу, люди все здесь бодры и готовы против неприятеля, однакож просим вас, дабы и вы все так от всего сердца нам помогли, как собранные помогли св. апостолу Петру спящему, понеже сия помощь и святому надобна была, не точию нам грешным»1299 [1297].

Петр считал своим долгом не только просить в своих и общественных молитвах у Бога защиты и помощи, но и благодарить Его за дарованные успехи и победы. Например, в своей речи по поводу заключения мира со Швецией от 22 октября 1721 года он первый пункт посвятил выражению благодарности Богу за завоеванную победу: «Зело желаю, чтоб наш весь народ прямо узнал, что господь бог прошедшею войною и заключением сего мира нам сделал. Надлежит бога всею крепостию благодарить.»[1298]

В указах, направленных на насаждение и развитие науки в России, Петр установил и границы между невежеством, тьмой и суеверием с одной стороны и научным знанием - с другой, а также между последним и религией.

Петр Великий, как известно, заложил первые основы научных знаний в России. Достаточно указать на сделанные по его предписаниям многочисленные переводы лучших научных книг из различных областей знания современной ему Западной Европы, [а] особенно на положенные им усилия по внедрению научных методов в исследовании естественно-научных и технических вопросов путем организации первых русских музеев, научных кабинетов, библиотек, зоологических и ботанических садов и т. п., чтобы достойно оценить благословенные и незабываемые его труды в этой области. Свидетельства о первых его шагах в этом направлении, запечатленные в его указах, в их первоначальных редакциях, писанных, как общее правило, его собственной рукой, собраны нами и отчасти воспроизведены в фотокопиях в сборниках «Законодательные акты Петра I» и «Петр Великий как законодатель», часть II, приложения. Приведем некоторые из них.

В 1718 году, 13 февраля, Петром было положено начало Академическому зоологическому музею и зоологическим садам в России. «По вся годы собирать всяких птиц и зверьков, - пишет Петр, - а имянно.», и далее перечисляет породы птиц, казавшихся ему любопытными, начиная с диких «жиравликов», белых и голубых, и кончая «алыми чепурками», а также зверей: «зубрей», оленей, коз диких, сайгаков, кабанов и «протчих птиц и зверей, каких здесь нет». При этом Петр, давая общие указания, обнаруживает, как и всегда, знание сути дела и отдельных деталей, иногда заостряет внимание на какой-либо стороне вопроса. Так, в данном случае, при перечислении зверей, он особенно выделяет своим вниманием «зайчиков, которые цветом, как гнедая лошадь, а ремень на спине черный, и хвост, как у льва, кисть черная»[1299].

В 1722 году, 20 апреля, Петр издает указ, также писанный его собственной рукой, которым посылает специальную археологическую комиссию из «знающих людей» по монастырям России - для «пересмотра» и отбора «вещей старых, изрядных», причем по его указанию комиссию должны интересовать «именно старые монеты, каменья хорошие, которые,

по старому обычаю, не огранивали, и сим подобные»[1300]. Этот указ был издан в дополнение ранее опубликованного, от 13 февраля 1718 года, положившего начало археологической науке в России. В нем рекомендовалось собирать перечисленные ниже «куриозные» вещи, которые впоследствии составили первоначальный и основной источник этой науки: «Также ежели кто найдет в земле или в воде какие старые вещи, а именно: каменья необыкновенные, кости человеческие или скотские, рыбьи или птичьи, не такие, какие у нас ныне есть, или и такие, да зело велики или малы перед обыкновенным; также какие старые подписи на каменьях, железе или меди; или какое старое и ныне необыкновенное ружье, посуду и протчее все, что зело старо и необыкновенно.»[1301]

Петру же принадлежит заслуга первого систематического собрания исторических источников. В целях приведения в известность, собирания и сохранения их он распорядился также организовать первую Археографическую комиссию, предшественницу той, которая сто лет спустя выполнила задачу, поставленную Петром русской исторической науке. По этому поводу в делах Сената от 16 ноября 1720 года[1302] записано:

Сего, 1720 г[ода], октября [в] 16[-й] д[ень], е[го] ц[арское] в[еличество], в бытность высокою особою своею в апартаменте Колегии иностранных дел при подписании жалованной грамоты в Киево-Печерский монастырь на ставропигию, соизволил повелеть по именному своему, ц[арского] в[еличества], указу, чтоб в приходящую зиму сего года послать нарочных во все монастыри, обретающиеся в Российском государстве, для осмотрения во оных и забрания древних жалованных грамот и других куриозных писем оригиналных, також книг гисторических, рукописных и печатных, какие где потребны ко известию найдутся[1303].

Как видно, предметы, издавна служившие религиозному культу, «вещи старые, изрядные», иконы, монеты, «камни хорошие», древние жалованные грамоты, оригинальные письма, «книги гисторические», летописи и многие другие «куриозные» предметы, ставшие ненужными в старых очагах молитвы и просвещения, теперь, творческой мыслью и державной волей Петра, правителя государства и главы церкви, направляются «на потребности, нужные» науке и знанию во вновь создаваемых центрах культуры.

Особенно же выразительными для установления характера, границ и степени научности воззрений Петра являются разъяснения, преподанные им русскому народу в специальном указе о доставлении повсюду административным властям - для устройства специальных кабинетов, «кунсткамер», - уродов, «монстров», встречающихся «в человеческой природе, как в зверской и птичьей». Указ имеет две редакции: первая находится в Кабинете Петра[1304], а вторая - в Сенатском архиве[1305]. Первая имеет пометку кабинет-секретаря А. В. Макарова: «1718 г. февраля 12[-го] дня - первый указ». В нем Петр сделал только деловые распоряжения и направил его административным властям: «Указ г[осподам] Губернаторам] и комендантам. Когда кто принесет какой монструм или урода человечья, тому дав деньги по указу, отпускать

не мешкав, отнюдь не спрашивая чье, - под потерянием чина и жестокого штрафу». Если же будет принесено животное или какая-либо вещь, то следовало записать, чьи они. Далее указ предусматривал отсылку «монстра» или «куриозной» вещи для научной экспертизы, указывал источники для вознаграждения лиц, доставивших редкие предметы, и, наконец, намечал место направления «монстров»: две аптеки, одна в Москве, другая - в Петербурге.

Вторая редакция указа в дополнение [к] первой содержит драгоценный источник для характеристики взглядов Петра в изложении мотивировки, почему не следует скрывать появления в природе уродов. «Но таят невежды, чая, что такие уроды родятся от действа дьяволского чрез ведовство и порчу, - пишет Петр, - чему быть невозможно». Царь разъясняет, что появление уродов зависит от естественных причин: «.от повреждения внутреннего, также от страха и мнения матернего во время бремени, как тому многие есть примеры, чего испужается мать, такие знаки на дитяти бывают, также когда ушибется или болна будет, и протчее». Казалось бы, все объяснено - последовательно, логично, до конца. Однако в трактовке Петра в конечном результате сказалась принадлежность его своему веку, не установившему еще границ между научным знанием и религией. Отрицая действие дьявола, Петр в то же время с полным убеждением приписывает высшую творческую роль в природе Богу: «.чему быть невозможно, ибо один творец всея твари Бог, а не дьявол».

В том же духе высказался Петр в беседе с умнейшим своим министром, человеком весьма ученым и не веровавшим «в чрезестественное», - по поводу их наблюдений над мощами св. Никиты в Новгородском Софийском соборе. Петр со свойственными ему живостью и непосредственностью открыл и поднял мощи, развел их руки, потом положил на место и пытливо спросил своего собеседника, объяснявшего вообще сохранность тела климатом, свойством земли, бальзамированием, сухоядением и воздержной жизнью святого: «Что скажешь теперь, Яков Данилович?[1306]». Граф Брюс в изумлении отвечал: «Не знаю сего, а ведаю то, что бог всемогущ и премудр». «Сему то верю и я и вижу, - продолжал Петр, - что светские науки далеко еще отстают от таинственного познания величества творца, которого молю, да вразумит меня по духу»[1307].

То же требование научной постановки дела и разумного руководства, которое Петр предъявлял к себе и своим сотрудникам в законодательной работе и во всех отраслях административной деятельности, он перенес и в область церковного управления, а также в дело выработки религиозно-морального учения. Будучи человеком с большим пытливым и систематизаторским умом, он находил, что для христианина недостаточно только одной непосредственной веры, без знания истин христианского учения и «прямого пути спасения». Поэтому в своих указах он вменял в обязанность руководящим церковным органам, сначала местоблюстителю патриаршего престола, а потом Святейшему синоду, точно установить основы православной веры, привести в систему отдельные стороны учения церкви; изложить это учение в форме популярной, доступной и для простого народа, и неуклонно внедрять его в сознание людей для соответствующего осуществления в жизни.

Из многих замечательных указов Петра, затрагивавших различные стороны церковного управления, заслуживает особенно внимательного изучения указ Святейшему синоду от 19 апреля 1724 года. В нем Петр как глава церкви ставит на вид высшим представителям церковной иерархии их беспечность в руководстве делами веры и церкви, настоятельно требует от них творческой работы и намечает, с большим чутьем и тонкостью мысли, очередные и неотложные задачи в деле уточнения учения православной церкви и определения ею обязанностей человека по отношению к Богу и к ближнему. «Понеже разговорами я давно побуждал, - мотивирует Петр издание этого “нарочитого” указа Святейшему синоду, - а ныне письменно, дабы краткие поучения людям сделать (понеже ученых проповедников зело мало

имеем).»[1308] Далее он намечает Синоду план ученой работы в этом направлении.

Прежде всего, Петр считает необходимым в целях практических и притом для широкого всеобщего распространения в народе написать книгу, в которой бы «наставления, что есть прямой путь спасения, истолкован был». Такая книга должна быть написана на доступном народу языке - «просто написать так, чтоб и поселенин знал». Во избежание пренебрежительного отношения к этой книге со стороны более просвещенных людей, Петр предлагает, по усмотрению Синода, издать ту же книгу в другой, более научной редакции, что выражает в своеобразной, несколько наивной форме: «.или на двое: поселянам простее, а в городах покрасивее, для сладости слышащих». Петр требует от специалистов, ученых пастырей церкви, точно определить в намечаемом им, Петром, практическом руководстве для спасения людей отношение верующих к Богу, их обязанности и добродетели. Он предлагает истолковать «особенно веру, надежду и любовь, ибо о первой и последней, - указывает он, - зело мало знают и не прямо что и знают, а о средней и не слыхали». Вообще он стремится внести разумность и порядок в воззрения народа, чрезвычайно примитивные, чисто языческие, полные невежественного, грубо расчетливого отношения человека к Богу, - с целью пресечь никому не нужные и часто вредные для человека жертвы и труды. Петр смело вскрывает темные стороны проявления религиозного чувства, которые не могли не вызывать у него самого решительного протеста и не встретить разоблачения в его морально-публицистических сочинениях и пресечения в его законах. Лишенные разумного руководства, религиозные люди в век Петра, по его наблюдениям, «всю надежду кладут на пение церковное, пост и поклоны и протчее тому подобное, в них же строение церквей, свечи, ладан; о страдании Христовом толкуют только за один первородный грех, а спасение делами своими получат, как выше писано».

Этой теме Петр посвятил много внимания и собственноручных писаний еще до изучаемого указа. В 1722 году по его инициативе была составлена специальная книга «О блаженствах». К ней Петр написал введение, в котором выразил свои принципиальные взгляды на основные обязанности христианина. По воззрениям Петра, «божье определение» состоит прежде всего и главным образом в честном исполнении каждым «своего звания». «Многие» же, которые «пути спасения не ведают», «оставя врученное им дело или домоуправление», считая последнее «суетой мира сего», уходят в чернецы, избегают истинного труда и вместо него ханжески выстаивают «по две или три обедни по вся дни», бьют поклоны, ставят свечи, курят ладан, «полагая в том спасение»[1309]. Между тем единственный путь спасения, по мнению Петра, - это честное исполнение человеком своих обязанностей, своего звания, состоящее, прежде всего, в неутомимом труде ради личного благополучия и на пользу общественную.

Изложенные указания Петра относились к выполнению первоочередной практической задачи, прикладной, имеющей непосредственное отношение к религиозно-моральному поведению человека. Но Петр не считал возможным ограничиться только этой задачей. Он смотрел на дело глубже и находил столь же необходимым составление особой книги, в которой были бы изложены сведения, сообщавшие знание истин и правил православной веры, постоянных, неизменных догматов церкви, а также знание о «вещах средних», о том, что «по времени и случаю пременялось», о преданиях отеческих, об установлении и изменении церковных обрядов и пр[очем].

В том же указе от 19 апреля 1724 года это требование Петра было выражено в чрезвычайно кратких, но весьма обильных содержанием словах: «Также б сделать книгу, где изъяснить, что - непременный закон божий, и что - советы, и что - предания отеческие, и что - вещи средние, и что только для чину и обряду зделано, и что - непременное, и что - по времени и случаю пременялось, дабы знать могли, что в каковой силе иметь»[1310].

Наметив основное содержание второй книги, Петр не оставляет Святейший синод без указаний и на способы выполнения поставленной задачи, на форму и последовательность в изложении материала. Поэтому он явился не только идейным вдохновителем, но и творцом системы в изложении основного учения православной церкви. Самая идея и соответственное название - «катихизис», под которым впоследствии, сто лет спустя, была выпущена такая книга, впервые в Великороссии были указаны и рекомендованы, если не ошибаемся, в писаниях Петра I. «Мне кажется, - говорит Петр в наставлении Синоду, - не лутче ль оную (книгу. - Н. В. ) катихизисом начать и к тому и протчие вещи последовательно, что в церкви обретается, внесть с пространным толком; также приложить, когда и от кого и чего ради в церковь что внесено».

Если бы при отце Петра, царе Алексее, и патриархе Никоне вместо тягостной и длительной борьбы за права патриарха в Московском царстве и споров, например, о времени пресуществления святых даров была выполнена указанная нами задача, намеченная Петром I, [а] именно [были бы] выработаны основы учения православной церкви, притом с твердым установлением, «что - непременное, и что - по времени и случаю пременялось», и было бы разъяснено это учение народу в форме, доступной даже «поселянину», то не возникло бы разногласий, споров и борьбы по поводу таких непринципиальных вопросов, как двухперстное сложение пальцев для крестного знамения, написание имени Иисуса, форма креста, употребление сугубой или трегубой аллилуйи и т. п. От подобных бесплодных споров тем не менее разгорались страсти, обострялись отношения между людьми, возникали церковные смуты, в результате которых отпало от церкви в раскол большое количество людей простодушных, честных и наиболее стойких, но темных и невежественных по вине церковной иерархии во главе с ее патриархом, не приложившей забот об их просвещении.

По указам Петра в обязанности духовенства входили не только выработка и распространение в народе знания истин и правил православной веры и истории православной церкви, но и сообщение сведений о других вероисповеданиях. Святейший синод должен был показать и обосновать преимущества христианской веры перед другими верами и православного учения и само й восточной церкви - перед иными христианскими исповеданиями. В этом направлении Петр дал Святейшему синоду целый ряд определенных указаний, из которых можно видеть религиозные воззрения Петра, а также и вытекавшие из них руководящие его идеи и практические распоряжения. Приведем некоторые из них [из указаний], наиболее яркие и характерные.

В 1723 году, 19 февраля, Петр передал «самоустно» Святейшему синоду через Феофана Прокоповича распоряжение об окончательном оформлении переведенной по его [Петра] указу книги Аполлодора Афинского «о начатии у язычников богов»: «Учинить заглавие и в конце той книги окончание из христианских писаний для вёдения тое книгу прочитающим, в которых объявить, како язычницы[1311] прежде познания христианского благочестия в неверствии своем заблуждали и каковых богов имели»[1312].

В начале 1720-х годов Петр дал специальное поручение близко знавшему Турцию и ее религиозную жизнь эмигранту, князю Дмитрию Кантемиру, - перевести книгу о магометанской вере. Во время своего похода к южным берегам Каспийского моря, когда русское войско вошло в непосредственное соприкосновение с последователями Магомета, Петр особенно интересовался ходом перевода и печатанием книги, поэтому торопил Синод присылкой напечатанного перевода. «Книгу, - пишет Петр Синоду из Астрахани 18 июля 1722 года, - которую переводил кн[язь] Кантемир о магометанском законе ежели напечатаны, то пришлите сюда не мешкав» [1313]. Через три месяца, в указе от 18 октября, Петр давал

редакторские распоряжения для печатания книги, которые подчеркивали, чьи именно интересы преследовала книга, что Петр формулировал лаконично и точно: «.ибо не для турок, но для руских ведения оная печатается»[1314].

Перед тем как Петр издал повеление от 19 апреля 1724 года о составлении двух книг с изложением истин и правил православной веры, он в специальном указе предписал 16 января 1723 года «собрать римской, люторской и калвинской катехизмы и протчие церковных действ книги и, переведчи на славенский диалект для знания и ведения, напечатать»[1315]. В том же году, 8 сентября, он через архимандрита чудовского Феофила указал Святейшему синоду и источник, откуда можно получить для перевода протестантские книги, а также какой именно катихизис его больше всего интересовал. «Петр Великий, император и самодержец всероссийский, будучи в Троицком соборе, - передавал Феофил, - указал из Риги от тамошнего суперинтендента протестантские книги: Катихизис пространный, а не таков, как для обучения юнош вкратце сочинен, и Чиновник, взяв в Синод, перевести на словенский диалект»[1316].

Считая нужным ознакомить русских людей с вероучением языческим, магометанским и различными христианскими исповеданиями с целью опровергнуть их ошибки и заблуждения, Петр указывал авторам таких сочинений воздействовать на читателей, изучающих эти книги, не бранью и ругательствами по адресу своих идейных «противников», а доводами «истины». В этом отношении чрезвычайно характерны указания, сделанные одному из авторов религиозных книг начальником Монастырского приказа Иваном Мусиным-Пушкиным, поставленным царем специально для наблюдения над делами духовного ведомства. «Которую книгу изволил написать против иконоборцев, - пишет с усиленными извинениями Мусин-Пушкин Стефану Яворскому, - и ежели ваше архипастырство изволил исправить, о чем я вашей пречестности доносил, прикажи отдать к печати; а имена Лютора, Калвина и иных противников, где прилично, написать не возбраняется, токмо с доводом письма святого и святых соборов и отцев в противность им, а многого поношения и брани, видится, не прилично быть, но истинною обличити, нежели бранити»[1317].

Благодаря указаниям Петра и усилиям Святейшего синода и «святое письмо» - Библия была исправлена и напечатана в самом конце царствования. При ее печатании Петр, как и всегда, интересовался ходом дела, исправлениями и даже шрифтом - «литерами», которыми предполагалось ее печатать[1318].

Осведомляя русских людей об учении православной церкви, опровергая в ученых сочинениях обоснованность отклонений от него других вероисповеданий и неизменно стоя [на этой позиции] в своей административной деятельности, Петр, однако, не опасался приглашать для службы в России иноверцев. Поэтому среди указов Петра встречаются распоряжения о найме для работы в России даже таких специалистов, которые за свои религиозные убеждения преследовались и изгонялись из собственного отечества. «Слышно нам, - пишет Петр своему послу в Голландии, князю Куракину, - что реформатов высылает курфирст фалской[1319]; и, ежели то станется, потщи[1320] их призывать, которым можешь привилегии обещать доволные,

и, чего будут требовать, пиши»[1321]. Он же дает предписание о найме на русские фабрики [по производству] тонких полотен специалисток-кружевниц, «черниц римского закона» из Брабанта[1322].

Ознакомление русских людей с учением других исповеданий, приглашение иноземцев в качестве инструкторов в различных отраслях наук и техники, посылка русских молодых людей за границу в иноверные государства исходили не из религиозного индифферентизма или равнодушного отношения к чистоте и сохранности народной веры, а из уверенности в твердости и убежденной стойкости своих подданных в вопросах религиозных. Когда же Петр усматривал угрозу иноверной пропаганды, он со всей силой власти становился на защиту веры и православной церкви. Из наиболее ярких распоряжений царя по охране народной веры, измена которой, по воззрениям Петра, являлась одновременно и изменой отечеству, был указ о высылке иезуитов из России.

В собственноручно написанном Петром наказе майору Румянцеву[1323], производившему высылку их из Немецкой слободы города Москвы в 1719 году, 18 апреля, царь давал указания, вытекавшие из его политических и одновременно религиозных убеждений. «Понеже слышим, - пишет Петр Румянцеву, - что оные (иезуиты. - Н. В. ) учеников многих в свой закон привели, а наипаче из мещанской, того також освидетельствовать; и кои прилучатся в сем или в ином к ним - арестовать». Майор Румянцев должен был произвести обыск «в езувицком монастыре» в полночь, взять все письма их, «через учителей наших школ пересмотреть при себе», подозрительные письма перевести и привезти с собой в Петербург, а авторов таких компрометирующих писем по дороге, в Можайске, арестовать[1324].

Верность своей национальности и вере Петр считал священным долгом человека и христианина. Мы уже приводили знаменитое наставление Петра своей племяннице, выходившей замуж за границу, о ее обязанностях по отношению к иноверцу-супругу. «Веру и закон, в ней же родилася, - наказывает Петр, - сохрани до конца неотменно Мужа люби и почитай яко главу и слушай во всем, кроме вышеписанного»[1325].

С полной последовательностью из изложенных воззваний Петра вытекали его распоряжения об отлучении от церкви изменника отечеству - гетмана Мазепы. В собственноручном указе митрополиту Стефану «из лагору от Десны реки» от 31 октября 1708 года Петр так формулировал преступление изменника-гетмана: «Понеже, паче всякого чаяния, Мазепа второй Иуда нравом и образом, паче же действом, явился и, оставя православие, к еретикам шведам ушел; и вместо защищения, також как великий строитель оных был святым церквам, ныне проклятой гонитель оным учинился (понеже недалеко от Новагородка шведы в одной церкви лошадей поставили)». Изменник вере и отечеству вообще не может, по воззрениям Петра, иметь каких-либо моральных достоинств, поэтому и Мазепа явился злодеем до конца. Он оказался повинным в тягчайшем преступлении - в угнетении своего народа. От угнетения со стороны Мазепы всегда стонал украинский народ, оплакивает он и теперь его [Мазепы] измену и свой позор: «.сей народ (украинский. - Н. В. ), от сего Иуды проклятого зело утесненны, всегда плакал (чего мы не ведали доселе), а наипаче ныне». Поэтому Петр как

глава церкви и правитель государства предписывает местоблюстителю патриаршего престола, митрополиту Стефану Яворскому: «.того ради извольте оного (Мазепу. - Н. В. ) за такое его дело публично в соборной церкви проклятию предать»[1326].

Приведенные нами характерные черты из руководящей деятельности Петра в области религиозно-церковной, а также хорошо известные из исторических исследований факты защиты им православной веры от агрессивных деятелей католической религии, в Сорбонне - словом, а в Польше, в белорусском монастыре - мечом, достаточны, чтобы установить, что Петр стоял на страже православной церкви не только как государственный деятель, но и как православный человек «по духу». Охраняя чистоту своей веры от иноземных влияний, он в то же время прилагал самые искренние и усердные старания, чтобы поставить русскую церковь в уровень с христианскими исповеданиями западноевропейских, более культурных народов, при этом отнюдь не изменяя ни ее сущности, ни особенностей внешней стороны, организации, культа, обрядов и прочего. И в этом последнем отношении деятельность Петра была весьма плодотворна и широка.

Прежде всего он стремился поднять умственный и моральный уровень духовенства, привить, «вытолковать» ему разумное понимание его, духовенства, высокого призвания, долга перед государством и обязанностей в отношении паствы.

Выше мы уже говорили о заботах Петра по подготовке ученого монашества. Для этой цели в Петербурге была специально отведена Александро-Невская лавра, а в Москве - Чудов монастырь, в который было предписано собирать со всей России и иметь «в добром присмотре» таких монахов, которые «достойны б были к произведению на начальства духовная», с удалением из него [монастыря] тех, «которые тамо суть под стеною токмо стоящие»[1327]. В связи с отмеченными требованиями Петра в отношении личного состава духовенства понятны его распоряжения: «Хотя он человек доброго жития, да не ученой, того для лутче б в Иркутск (епископом. - Н. В. ) послать такого, которой бы учен был»[1328] или «В армейские полки для церковного священнослужения и надлежащих священного чину потреб определять и отправлять из ученых в школах искусных людей. А которые школьного учения не произошли, таковых в полки не посылать»[1329]. Петр стремился поднять на должную высоту и рядового священника. В указе от 19 февраля 1718 года он предписал: «Чтоб учить заранее на поповы места; когда умрет, чтобы готовы были»[1330]. В Морском уставе он собственноручно начертал и моральный образ истинного пастыря церкви: «Священник должен прежде всех себя содержать добрым христианским житием, во образ всем, и имеет блюстися, дабы не прельщать людей непостоянством или притворною святостью, и бегать корысти яко корня всех зол»[1331].

В знаменитой «Клятве епископов» Петр требует от последних, «чтоб бесчестия имени божия не было от безделных тунеядцев», «церквей для прихотей не строить», «попов для прибытку не умножать» и т. п.[1332]

Также Петр требует чинного, благоговейного отправления церковных обрядов и таинств. В том же Морском уставе он собственноручно указал обстановку, при которой должно

отправлять таинство причастия: «Когда к болному позовут священника для причастия святых тайн, тогда до лжно одному из офицеров проводить его до болного с подобающею честию; и чтоб в том и близ того места, где над болным сие отправлятися будет, никто не сидел и покровенною главою не стоял; также б игры какой и шуму не было, табак не курили, но в тишине и благоговействе и должном почтении отправлено было»[1333]. В указе от 16 февраля 1723 года Петр воспретил архиереям и прочим духовным властям во время церковных служб заниматься делами, выслушивать челобитчиков и решать административные вопросы с приказными людьми, «но упражнялися б тогда в благомыслии и в молитвах и тем подавали б приходящим на молитву людем образ благоговейного в церквах стояния»[1334].

Можно было бы привести целый ряд и других предписаний, в которых царь давал наставления высокого значения пастырям церкви, часто нерадиво или формально относившимся к своим обязанностям. И в этом отношении он не делал исключения даже для местоблюстителя патриаршего престола и самого Святейшего синода. Для примера приведем указание, сделанное Петром митрополиту Стефану[1335], вознамерившемуся покинуть «дело великой важности» - судебный процесс над опасным еретиком-иноземцем - и отправиться к себе на родину для второстепенных дел. «А в Нежин для освящения церкви можете вы и после съездить, как помянутое дело окончится, - обосновывает Петр свой отказ в разрешении отпуска митрополиту, - понеже вящшая должность есть тех управить и решить, для кого церкви делаются». В 1723 году царь в указе Святейшему синоду напомнил весьма убедительными доводами о неисполнении им [Синодом] своего долга. «Понеже ведомо нам учинилось, что на Монастырском приказе, которой в ведении синодском, великая сумма в положенные места не дослана, от которой недосылки полевой армее, бедным солдатам, в даче жалованья учинилась остановка и не получают уже близко года, а иные и по году, - сообщает Петр Синоду о результатах его забывчивости и находит уместным побудить нерадивых правителей мерами, казалось [бы], весьма мало идущими к лицу высшего церковного управления: - того для, пока та недосланная сумма во определенные места от вас не выплатится, по то время денежного жалования как себе, так и протчим вашим подчиненным и по монастырям чернецам (также и на строение) давать запрещается, кроме хлеба и протчих нужных, необходимых[1336] потреб, что к пропитанию надлежит»[1337].

Петр был далек, вопреки распространенному мнению, от немецкого протестантского влияния в вопросах религии. Он не отвергал икон и почитания мощей, но предписывал, чтобы «почитали бы оные по разуму святой православно-кафолической церкви», поэтому требовал клятвенного подтверждения от епископов, что они приложат все старания, чтобы содержать религию в чистоте, беречь ее от языческих влияний и ханжеских наслоений, именно: «.дабы неведомых и от церкви не свидетелствованных гробов за святыню не почитали»; «дабы святых икон не боготворили и им ложных чудес не вымышляли, отчего противным способ дается к поношению на православных»[1338].

Петр не отвергал принятых в православной церкви колокольного звона и соблюдения постов. Слишком в общей форме и без приведения необходимых подробностей, смягчающих категоричность распоряжений Петра, излагается обычно факт снятия в начале Северной войны

колоколов с церквей для литья из них пушек. Цель, как она объяснялась царем, и условия, которыми было обставлено это изъятие предметов священного культа, не дают основания к усмотрению вызова со стороны Петра религиозному чувству русского человека того времени. Идеологически оно [изъятие колоколов] было вполне обосновано, а практически - лишено остроты и обиды. Во-первых, пушки нужны были, по словам более позднего послания Петра кир Кузьме, вселенскому и Нового Рима патриарху, «оным нашим, или, удобнее рещи, христовым войскам», для защиты тех, для кого колокола льются, а недостаток пушек грозил бы «причинить величайший вред не токмо нашим войскам, но и, следовательно, и напасть православному нашему царствию и св. Восточной церкве»[1339]. Во-вторых, на нужды обороны государства по указу Петра снимались не все, а только четвертая часть церковных колоколов, при этом позволялось заменять их красной котельной медью. Колокола же старинного литья вовсе не принимались в зачет и возвращались обратно доставившим их властям для замены. Поэтому, например, присланный Троицко-Сергиевым монастырем большой колокол литья 1435 года, с обозначением княжения великого князя Московского Василия Васильевича и игуменства Никона, не был принят «за таким подписанием и древними леты. в четвертую часть» в Москве и [был] возвращен монастырским властям без зачета, с указом: «И вменить им тот колокол в монастыре беречь»[1340].

В упомянутом нами выше послании вселенскому патриарху Кузьме, выработанном с участием самого царя, [с просьбой] о разрешении для армии несоблюдения постов, когда «христианское воинство» «в войне, а не в домах обретается», Петр обосновал как полководец разумность и необходимость предмета своего ходатайства. При этом, однако, он счел нужным заверить патриарха, «что сие не ради отвержения канонов, преданий церковных, что да не будет, но оные истинно и нерушимо держати тщимся, но паче ради нужды и пользы христианского войска»[1341].

Таким образом, если при изложении церковной реформы Петра I исходить из показаний источников законодательной его работы, а не из свидетельств врагов государственной его деятельности и обманутых ими «простаков», то неизбежно напрашивается вывод, что Петр не разрушал религии вообще, тем более своей, народной русской веры и церкви, а, напротив того, стремился поднять эту последнюю до уровня других христианских вероисповеданий, очистить ее и, с одной стороны, уберечь от «расколов, суеверия и богопротивного чествования», а с другой - защитить от чуждых ей влияний и тенденций западных исповеданий. Поэтому соответствующее отношение и оценку должны встретить и необоснованное наделение Петра чертами царя-антихриста, и оправдания бунтарей, указывавших, что они «не мога терпеть и веры христианской отбыть, противились и убили до смерти» правительственных лиц, осуществлявших волю царя[1342].

Одним из таких проявлений влияния чуждых русской православной церкви агрессивных действий и тенденций Запада - «замахов», по выражению законодательных актов Петра, - было сказавшееся во второй половине XVII века стремление патриарха Московского и всея Руси к первенству в Московском царстве, к установлению опеки церкви над государством.

Православная иерархия, сложившаяся почти одновременно с возникновением объединенного государства на юге Руси, в течение веков усердно, но скромно, без всяких притязаний, помогала великим князьям строить, расширять и укреплять Московское государство. За эти долгие годы своего служения царству и народу она сосредоточила в своих руках значительные материальные богатства и обширные земельные владения. Одновременно с

внутренним ростом и оформлением силы и внешней независимости светского государства и русская православная церковь крепла, приобретала самобытность и стремилась также к своей независимости - от церкви греческой. Московское царство не только не противодействовало этим стремлениям своей, национальной русской церкви, но, напротив, всячески поддерживало их и способствовало им. В результате совместных домогательств правительства и церковных властей, в конце XVI века Русская православная церковь добилась независимости от церкви восточной, от патриарха Константинопольского. Внешним выражением этой независимости явилось установление в столице Руси патриаршества Московского и всея Руси.

Вскоре после учреждения патриаршества в жизни Московского государства начался долгий период так называемой Смуты, в течение которого произошли крупные изменения и сдвиги в политической жизни государства, в связи с чем в некоторые моменты центр политического влияния и руководства перемещался от светской власти к духовной. При этом целый ряд событий в данный период и в последующее столетие сложился неодинаково благоприятно для царского и патриаршего престола.

Вырождение и, наконец, пресечение династии, строившей, сплотившей и укрепившей государство; появление вслед за этим на московском царском престоле людей новых - Годунова, самозванца, Шуйского, Владислава, не имевших опоры ни в законном праве, ни в народном признании и любви, - правителей, всплывавших к вершинам власти по воле случая, в результате борьбы партий, интриг и давления посторонних сил, иезуитов, католической церкви и иноземных государств, - все это события, ослабившие силу и авторитет верховной власти в начале XVII века. Не способствовало возвращению светской власти ее былой устойчивости, общепризнанного ее авторитета и силы избрание на престол Михаила - первого царя новой династии, молодого, неопытного в делах государственных, управлявшего долгое время «под рукою» своего влиятельного отца, патриарха Филарета. Не укрепило власти и веры в нее народа царствование двоих сыновей царя Алексея (единственного за весь XVII век правителя государства, который соответствовал своему назначению) - государей Феодора и Иоанна, болезненных, неспособных к правлению и только благочестивых.

В конце века возникла новая смута: борьба за царский престол, незнакомая прежнему времени, - между женщиной, царевной Софьей, и ее сводным братом Петром, борьба, закончившаяся заключением побежденной в монастырь. И наконец наступило правление пока еще юного царя, покинувшего традиционный Московский Кремль среди мятежей причастного к этой борьбе стрелецкого войска, московского люда, взволнованного пропагандой раскола, и русского народа, настороженного по отношению к царю, открыто порвавшему со старым бытом и явно выказывавшему свои симпатии иноземцам, их военным порядкам, быту и культуре. Все это факты, далеко не содействовавшие устойчивости светской власти в государстве на протяжении всего столетия, предшествовавшего реформам Петра.

Наряду с перечисленными фактами, ослаблявшими авторитет и силу верховной власти, события политической и церковной жизни за этот же период складывались несравненно благоприятнее для церкви и ее главы - патриарха.

Появление на московском престоле людей, связанных [теми или иными] обстоятельствами с чуждыми Московскому государству политическими и церковными организациями, как самозванец, или непосредственных представителей этих интересов, как король Польский Сигизмунд и его сын Владислав с их попытками подавить политическую независимость государства и погасить самобытную его веру, не могло не поднять обаяния и авторитета патриарха - как единственной власти в стране, стоявшей твердо, без колебаний и уверток на страже русской национальности и православной веры. Были моменты, когда патриарх Московский оставался единственной властью, представлявшей и оберегавшей всю Русь, честь и единство народа, его веру. И эта непоколебимая верность русской церкви отечеству и ее служение государству были неизменны и хорошо известны народу не только в Смуту, но и во все времена, когда отечество находилось в опасности от внешних агрессивных сил, материальных и духовных.

Возведение на патриарший престол коренных русских людей, неуклонно придерживавшихся веками сложившихся, традиционных воззрений, издавна установившегося быта, обрядов и чинности, начиная от медленной размеренной поступи, длинной одежды и

кончая всем внешним благообразием, сообщало особое обаяние, расположение народа и всеобщее признание московским патриархам. Появление же на верхах церковной иерархии таких выдающихся лиц, как твердый в своем подвиге и непоколебимый Гермоген, влиятельный и тонкий политик Филарет и властный, с крупным государственным умом Никон, счастливо доставляло патриаршему престолу людей, способных понимать интересы и положение церкви и духовенства в государстве, формулировать ближайшие задачи церковной политики и вести борьбу за их осуществление в жизни. Обычное же участие высших представителей церкви в делах светского правления, а в некоторые моменты государственной жизни - особенное, например в молодые годы Михаила, в отсутствие царя в столице в правление Алексея, при неспособных, болезненных братьях Петра и при нем самом в юные его годы, вводило патриархов в курс государственных дел и вырабатывало в них вкус к управлению светскими делами.

В конце столетия, при возмужалом уже Петре, произошли новые события, весьма сильно изменившие соотношение общественных сил в государстве, в частности взаимоотношения между царской властью и патриархом всея Руси. Юный Петр, отстраненный от дел государственных своей старшей сестрой, вынужденный поселиться на окраине Москвы, вблизи Немецкой слободы, вошел в близкое соприкосновение с новыми людьми, погрузился в другой мир и иные условия. Это обстоятельство помогло ему вскоре понять те новые требования и новые задачи, которые настоятельно выдвигала русская жизнь, искавшая со времени Смуты иных форм и нового русла, в которых могли бы найти удовлетворение новые потребности, а приложение сил - богатые способности русского народа.

Молодой царь игрой в потешные войска, сам того вначале не замечая, положил основание русской регулярной армии, при помощи которой подавил мятежное «самовольство» старого стрелецкого войска, опираясь на которую отстранил от власти боярство и начал настойчиво прокладывать новые пути во всех областях государственной жизни. Путешествие за границу показало ему воочию, что возможна и существует на самом деле другая жизнь - живая, деятельная, культурная, полная довольства, которую необходимо немедленно же, не упуская ни одной минуты, построить у себя в отечестве. Однако на пути этого живого, страстного стремления молодого царя легла препятствием старомосковская жизнь, сложившаяся веками: размеренная и в то же время суетливая; праздная и обильная для немногих и нищая, темная, непосильная в труде для большинства; замкнутая, некультурная, подозрительная к иноземцам. На страже этой старинной, самобытной «святой» Руси, оберегателем и хранителем ее по-прежнему стоял сильный и влиятельный в народе московский патриарх. Один из них, как мы уже указывали, в своем предсмертном послании царю накануне широкого призвания иностранных специалистов в войска - офицеров, инженеров, врачей - слезно умолял его не допускать иноверцев до руководства русской армией. Поэтому не содействия своим планам, не поддержки и помощи, а противодействия и непримиримого осуждения, а в худшем случае и отлучения от церкви мог ожидать от патриарха будущий реформатор. И это опасение не было необоснованным и требовало известной предосторожности. Молодость Петра была отравлена, наряду с другими тягостными впечатлениями, печальными воспоминаниями - отзвуками долгой борьбы его отца с патриархом Никоном, самовольно покинувшим свой престол в споре за преимущества патриаршей власти. Поэтому после смерти в 1700 году престарелого патриарха Адриана царь-реформатор решил воздержаться от замещения патриаршего престола. Исполнение же обязанностей патриарха было поручено царем одному из митрополитов, хорошо ему известному, - Стефану Яворскому, в качестве местоблюстителя патриаршего престола.

Не совершил ли молодой царь в данном случае действия произвольного, противозаконного, нарушающего один из устоев, на которых покоилось самое бытие государства и церкви в России? Выше мы изложили найденный нами знаменитый трактат Феофана Прокоповича «о синодалном управлении в Ветхом и Новом завете», написанный им по указанию Петра, где были формулированы канонические основы правительственных действий царя. И хотя этот трактат был составлен значительно позже, в двадцатых годах XVIII века, при учреждении Святейшего синода, тем не менее теми же мотивами руководился Петр и в начале века, когда в виде предварительной меры оставил без замещения овдовевший

патриарший престол в России.

Вот эти мотивы:

1. Патриаршество на Руси не было, как мы видели, явлением исконным, учрежденным в нашем отечестве вместе с принятием христианства. Оно было установлением поздним. Из шести веков существования христианства на Руси ко времени Петра только одно последнее столетие московские патриархи возглавляли православную русскую церковь. Самое учреждение патриаршества в России было торжеством дела, столь же церковного, сколь и политического. Следовательно, отменой патриаршества русский царь отнюдь не посягал на «непременный закон божий», а лишь вносил - «для пользы вечной и временной людям и изрядства общества» - изменение во временное установление, которое «только для чину и обряду сделано», [будучи тем,] «что по времени и случаю переменялось».

2. Русское патриаршество в лице Никона нарушило одно из основных правил учения христианской церкви, вытекавшее из самой его сущности, - невмешательства духовной власти в дела «цесаревы». Оно [патриаршество] отступило и от традиции восточной церкви: помогая светской власти в управлении, не оспаривать у нее самой власть, могущество, авторитет и влияние - и тем самым стало на путь воинствующей западной, католической церкви. Поэтому царь, по его словам, был принужден к незамещению патриаршей кафедры: «.была нужда, но вящшая была о верховной власти (патриаршества. - Н. В. ) исправлении, которую примером папы римского, противно повеления божия, распространять некоторые тщились, в чем великую тягость истины желатели в сем понесли»[1343]. В своей записной книжке Петр отметил одну из близких ему как правителю мысль: «Также не противились мученики в светских делах»[1344]. В связи с таким отношением Петра к неуместным попыткам вмешательства в светские дела [со стороны] духовных властей, он внес в написанное им собственноручно «Клятвенное обещание» епископов особую статью: «В мирские дела и обряды не входить ни для чего, разве какая явная неправда показана будет, о том первее увещать, а потом и писать к ц[арскому] в[еличеству] на таковых, по Апостолу заступати немощныя»[1345].

3. Высшая церковная иерархия в лице патриархов за все столетнее управление русской церковью не обнаружила, по мнению Петра, внутренней силы и способности к пониманию насущных нужд врученной ее управлению паствы и не удовлетворяла имеющимися в ее распоряжении средствами этих нужд и потребностей. Свою неудовлетворенность руководством делами церкви Петр выразил в беседе с последним патриархом при посещении его, когда патриарх болел и находился уже на смертном одре. Вот основания к недовольству царя:

а) священники ставятся, грамоте мало умеющие;

б) не видно заботы о распространении знания и понимания истин веры, «любви божией», среди православных христиан;

в) не видно заботы и о распространении веры среди «зловерцев», «иже не знают творца - господа», - [среди] татар, мордвы, черемисов и других;

г) имеющаяся одна школа малолюдна, остается без руководства - никто «не назирает», без удовлетворения «в довольстве потреб ко утешению приятства учителей и учащихся»;

д) вообще нет школ, из которых бы со знанием «евангельского учения» «происходили в церковную службу и в гражданскую - воинствовати, знати строение и докторское врачевское искусство»;

е) для учения своих детей родители приглашают (а также и в домах держат в качестве учителей) иноземцев и иноверцев, не знающих русского языка, «отчего детям вред и церкви нашей святей может быть спона велия, а речи своей от неискусства повреждение»[1346].

Обо всех этих нуждах необходимы заботы, «прирадеть тщательно зело», и есть «к тому человек знатный и в чине, и во имени», но он остается малодеятельным. Поэтому, «чтобы возыметь промысл» обо всем, царь переложил тяжкое бремя с плеч патриарха на свои, и без того обремененные плечи. Он повел дело с присущими ему, как мы видели, энергией и искренностью, с пониманием истинных потребностей церкви и государства. При этом основным девизом Петра как главы государства и церкви было следующее положение, формулированное им с замечательной глубиной и точностью: «Но яко вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя, тако слово без промысла, а труд без чина и без потреб не успеет пользовати»[1347].

В религии, в учении церкви Петр находил указания и для себя, и для других на высшие обязанности, на долг человека и правителя. Мы уже приводили изречения Петра, в которых при помощи «святого письма» он разъяснял призвание и назначение человека на различных постах и во всяком его состоянии. Напомним наиболее яркие из них. Судьям: «Сделать к стоячему указу на столе еще две доски, на которых написать, как чинно в судебных местах поступать, приводя из письма, что суд божий есть: проклят всяк, творяй дело божие с небрежением»[1348]. Государственным деятелям: «Иного дела не имеете, точию одно правление, которое ежели неосмотрительно будете делать, то пред богом, а потом и здешнего суда не избежите»[1349]. Начальникам над рабочими: «.так и сего смотри, дабы люди не были презренны и такого б немилосердия от презрения не было конечно, ибо пред богом паче всех грехов есть, но и противно совести и виду не точию христиан, но и варвар некоторых»[1350]. Богатым людям: «Учинить по сему завещанию. А понеже по смерти жены его (князя Б. Прозоровского. - Н. В. ) просил нас, дабы мы употребили в волю свою и поминали душу его и ее, того для в том случае определяем оные деревни в гошпиталь, ибо сия добродетель по святому письму и натуре выше всех»[1351]. Всему тогдашнему обществу: «Понеже нынешнее житие монахов точию вид есть и понос (поношение. - Н. В. ), от иных законов немало же и зла происходит, понеже тунеядцы суть, о чем писано есть, что корень всему злу - праздность»[1352].

На этом закончим характеристику религиозных воззрений Петра I, отнеся вопрос о направлении деятельности церкви и ее богатств на служение обществу по законодательству Петра к заключительной главе.

Подведем итоги двух последних глав.

1. Изучение моральной личности Петра I, его воззрений на русский народ, на общественную его жизнь и отношения, на государство и служение ему, наконец, на человека и его обязанности имеет исключительную важность и интерес не только потому, что Петр был выдающейся и в то же время характерной для русского народа личностью, но главным образом вследствие той роли и того участия [Петра] в законодательстве своей эпохи, которые были установлены нами в предыдущем нашем исследовании.

2. Петр любил свой народ и верил в него, был предан и верен ему, до последних дней своей жизни самоотверженно служил ему, что считал непременным долгом и обязанностью каждого русского человека, обоего пола и всякого состояния. Он постоянно и зорко следил за

проявлением внутренних сил народа, понимал сильные и слабые его стороны и сообразно с этим своим пониманием управлял им и законодательствовал для него.

3. Одной из характерных черт Петра I как правителя и законодателя было его стремление поднять самосознание своего народа, вызвать в нем понимание закона и уважение к нему, пробудить сознание необходимости и полезности устанавливаемых законом норм и тем самым обеспечить честное их выполнение. Не послушных скотов, движимых чувством страха, а сознательных и достойных граждан упорно и настойчиво воспитывал Петр в своих подданных. Поэтому и в самих законах, и в специально написанных трактатах он в убедительной и доступной форме разъяснял народу издаваемые законы и убеждал в их целесообразности. Таким путем Петр закладывал твердые основания к росту правосознания в русском народе.

4. Постоянно наблюдаемое в законах Петра I воздействие на народ путем убеждения, опека и заботы о поднятии его уровня во всех отношениях вытекали из его [Петра] взгляда, что русский народ - самый послушный в мире, мягкий и безответный, [что он] находится еще в детском состоянии, нуждается в руководстве, наставлении и даже принуждении. Поэтому он [Петр] перенес на весь русский народ девиз, которому следовал сам в своей жизни: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую».

5. При помощи названных приемов Петр стремился привить русскому человеку не только технические навыки, умение и искусство в различных отраслях материальной культуры, но и понятия об общественном долге, гражданских обязанностях, а также о высоком назначении человека.

6. В противоположность общепринятому мнению о его холодности, равнодушии и жестокости, Петр был человеком чутким, отзывчивым, гуманным в высшем смысле этого слова. Эти черты его характера особенно ярко сказывались и деятельно проявлялись по отношению к низшим общественным категориям, [к] «подлым людям» - рядовым, больным солдатам и рабочим, галерным невольникам, высылаемой для государственных работ посохе, рабочим и крепостным.

7. Беспристрастное и объективное изучение крупнейших событий царствования Петра I, основанное на показаниях подлинных документальных источников, а не на мнениях и впечатлениях иноземцев, должно вытряхнуть на вечные времена и бесповоротно из памяти народа, а также стереть со страниц исторических сочинений и литературных произведений вредные для русского самосознания преувеличения и искажения, граничащие с клеветой, в вопросах о жестокости Петра при сгоне посохи к оборонным и государственным строительным работам, о массовой гибели населения при таких работах, о ничтожной заработной плате рабочих, о диких насилиях при искоренении вековых обычаев и «признанных народом» правовых норм и т. п.

8. При изложении и оценке приемов властвования Петра I, его законодательной и административной работы не следует упускать из виду, что великие национальные задачи долгой и разорительной, но справедливой войны при бедности, общей отсталости и малокультурности народа, при отсутствии достаточной медицинской помощи и общем утомлении не могли быть поставлены и осуществлены без тяжелых жертв и крайних усилий.

9. При свете разумных и справедливых установок должны быть пересмотрены и, полагаем, отвергнуты ошибочные утверждения историков о разорении Петром России, и в частности крестьян, о затягивании узла крестьянской неволи, протестом против чего будто бы являлись так называемые народные движения первого десятилетия XVIII века.

10. Высота и тяжесть налогов на крестьян, в частности размеры подушной подати, находились в зависимости исключительно от расходов на оборону государства, на организацию и содержание регулярной армии и военного флота. Понижение налогов было бы равносильно отказу от завоеванного ценой нечеловеческих усилий места среди передовых европейских народов, вызвало бы необходимость сокращения армии и флота и остановку работы по поднятию культурного уровня населения и развитию производительных сил страны.

11. Наряду с большим количеством законов Петра, направленных к утверждению личных и имущественных прав крестьян, строгое воспрещение крестьянских переходов по его законодательству не было проявлением собственнических и крепостнических тенденций их автора - оно диктовалось необходимостью, стремлением царя обеспечить дворянам

возможность выполнения их обязанностей в отношении государства. Право собственности на земли с их населением - крестьянами - принадлежало по законам Петра государству. Земли по условиям хозяйства того времени являлись государственной валютой, полноценность и устойчивость которой поддерживались путем сохранения на них крестьянского населения. Сущность землевладельческих прав помещика и ограничение права распоряжения землями для землевладельцев, установленное Петром I, следует понимать как огосударствление, «цивитатизацию» земли. Строгие взыскания за нарушение закона о крестьянских переходах были более тяжелыми для помещиков, принимавших беглых, чем для самих крестьян-беглецов.

12. Те же цели служения интересам государства и благополучия большинства граждан преследовались и уголовными законами Петра I, характеризуемыми обычно как «жестокие», отражавшие точно характер и темперамент их автора. На самом [же] деле тяжкие и суровые санкции, ими установленные, а также строгое, контролируемое по закону приложение их в жизни вызывались состоянием нравов и уровнем культурности населения в то время. Отсталость, патриархальность, упрямая косность и самонадеянное невежество, общая недисциплинированность, завоевавшие себе право на существование и неприкосновенность в Московском государстве и почитаемые обычно исследователями как старинные, исконные черты русского народа, [как] «общепризнанные нормы», встречали действительно разоблачение, осуждение в писаниях Петра и решительное искоренение в его уголовных законах.

13. Но такие его уголовные законы издавались обычно после многократного разъяснения и обоснования защищаемой ими нормы или одновременно с ним и были не главными, не основными мерами воздействия на население, а дополнительными, восполняющими средствами, необходимыми для поднятия уважения к закону и обеспечения устанавливаемой - полезной для общего блага - меры правительства.

14. Сын своего народа и своего времени, Петр был религиозен, верил в действенное влияние религии на жизнь человека, поэтому как глава церкви и правитель государства много содействовал поднятию православной церкви до уровня иностранных исповеданий - прежде всего, в понимании основ христианского учения, далее - в изложении их в доступной народу форме и, наконец, в благотворном воздействии этого учения на человека. В своей административной деятельности он прилагал искренние и усердные старания к широкому распространению истин веры среди народа и, наоборот, к искоренению ханжества, невежества, суеверий, языческих заблуждений и ложного понимания моральных основ христианской веры, например: монашества, значения труда в жизни людей, добрых дел для спасения человека и т. п.

15. Петр не разрушал религии и не принижал православной церкви и веры тем, что искоренял «замерзелые» обычаи и порядки в религиозном культе и сокращал чрезвычайно разросшееся влияние церковной иерархии и земные привилегии церкви. Сферу ее деятельности законодатель очертил вполне сознательно и точно - и настойчиво призывал всех представителей церковных учреждений к напряженной работе в намеченном направлении, помогая церкви освободиться от несвойственных ей, заимствованных с Запада, от папы римского, «замахов», вмешательства в светские дела. Таким образом, нет решительно никаких оснований считать, вслед за раскольниками, Петра царем-антихристом.

<< | >>
Источник: Н.А. Воскресенский. Петр Великий как законодатель. Исследование законодательного процесса в России в эпоху реформ первой четверти XVIII века. 2017

Еще по теме Глава IX Общественные, моральные, политические и религиозные воззрения Петра:

  1. Глава VIII Общественные, моральные, политические и религиозные воззрения Петра I
  2. Глава XII Происхождение, развитие и план реформ Петра I в промышленности по его законодательным актам
  3. Глава XI Характер заимствования из иностранных источников и степень влияния западноевропейских законодательных актов и порядков на правотворчество Петра I
  4. § 3. Общественная мысль и общественные движения в России в XIX веке
  5. Глава X Характер заимствования из иностранных источников и степень влияния западноевропейских законодательных актов и порядков на правотворчество Петра I
  6. 6.7. Религиозные нормы
  7. 6.8. Моральные нормы
  8. ГЛАВА 10. Современная Россия. Смена модели общественного развития
  9. 7.1. Факторы политического размежевания и политическая карта Думы IV созыва
  10. Право и моральные нормы: единство, различие и взаимодействие
  11. Чтобы основать совершенное государство, надо прежде всего создать такие существа, природа коих допускает, чтобы они всюду жертвовали своим общественным благом во имя общественного благополучия. А. Шопенгауэр
  12. 32) Реформы Петра 1
  13. Государственные реформы Петра I
  14. Реформы Петра Великого в России: предпосылки, содержание, итоги
  15. Сословная реформа Петра I. Правовое положение населения
  16. Военная политика Петра I. Воинский устав 1716 г.
  17. Регулирование общественных отношений: понятие, способы.
  18. Общественное движение в мире в XIX — начале XX в.
  19. 11) ОБЩЕСТВЕННЫЙ СТРОЙ НОВГОРОДА И ПСКОВА XII-XVвв.