<<
>>

ДЕЛО ВИППЕРА

С 25 сентября по 28 октября 1913 г. я Киевском окружном1 суде с уча­стием присяжных заседателей слушалось дело по обвинению мешанина Киевской губернии Менахима Менделя Бейлиса «по обвинению в том, что он по предварительному соглашению с другими, не обнаруженными след­ствием, лицами, из побуждений религиозного изуверства и для обрядовых целей, задумав лишить жизни мальчика Андрея Юшинского.

увлек его я закрытое помещение, где сообщники Бейлиса, связавши Ющинскому руки и зажимая ему рот, умертвили его, нанеся ему колющим оружием 47 ран на голове, шее и теле, чем вызвали обескровление тела Ющинского и смерть его».

Старыми царскими законами такое преступление предусматривалось ст.ст. 13 и 1453 Уложения о наказаниях и каралось каторжными работами до бессрочных включительно Обвиняемый Бейлис находился под стражей в течение двух лет трех месяцев, но был оправдан.

Обвинителем по делу выступал бывший товарищ прокурора Петер­бургской судебной палаты, а затем товарищ оберпрокурора уголовного кас­сационного департамента Сената гр. О. Ю. Виппер, горячо поддержи­вавший ритуальную версию убийства и допустивший в своей речи клевет­нические выпады резко погромного характера.

После Октябрьской ренолюции гр. Виппер служил в Калужском губерн­ском продовольственном комитете, занимая скромную должность заведую­щего столом контроля. По выяснении личности он был арестован и предам суду по обвинению в том, что:

1) В бытность спою товарищем прокурора Петроградской судебной палаты принял, по личному предложению царского министра юстиции Шегловитоьа, участие в инсценировке последним процесса Бейлиса по об­винению в ритуальном убийстве, ясно н отчетливо сознавая как цели, ко­торые этим последним преследовались, так и средства, при помощи кото­рых инсценировался процесс.

2) Что для этого входил в неоднократные личные обсуждения обстоя­тельств инсценировки с !Цегловитовым и затем главными деятелями по инсценировке на месте, прокурором палаты Чаплинским и другими, и в такие же обсуждения с этими лицами во время самого процесса, зная о ряде незаконных нх действий.

3) В споем выступлении по делу в качестве обвинителя полностью под­держивал обвинение, причем сверх всего допустил сознаатсльно ряд явно погромных призывов, инсинуаций и клеветнических выпадов, направлен­ных не только против отдельных лиц, по и против еврейской националь­ности в целом, способствуя всем этим вполне сознательно той основной цели которую преследовало инсценировкой процесса царское правительство, а именно: создать путем судебного приговора в широких массах враждеб­ное по отношению к евреям настроение и тем самым, питая националистиче­скую ненависть и играя на темных инстинктах, расслоить широкие массы трудящихся и отвлечь их внимание от истинных виновников тяжелого бед­ственного положения, в котором царизм держал широкие трудовые массы рабочего класса н крестьянства, — чем препятствовал развитию и росту революционного движения за освобождение этих масс от царского гнета и насилия, и не успел по независящим от себя обстоятельствам.

Дело слушалось Московским революционным трибуналом 18—19 сен­тября 1919 года.

Товарищи! Сегодня переворачивается еще одна страница — и мне хотелось бы думать, что она будет последней, — той дра­мы, один из ярких эпизодов которой имел место семь лет тому назад, в киевском процессе по делу Бейлиса. Я говорю не о дра­ме, непосредственно касающейся человека, занимающего сейчас скамыо подсудимых; личная его драма слишком незначительна в сравнении с той, участником которой он явился Я говорю о мировой драме, чьи первоисточники коренятся в глубине веков; я говорю о трагедии, которая касалась и касается не отдельного человека, не десятков и не сотен, а миллионов людей, — кото­рая переживалась целой национальностью.

В течение столетий раздавались стоны и лилась кровь; в те­чение столетий над сотнями, тысячами представителей этой на­родности применялись надругательства, самые зверские избиения и мучения, самые жестокие убийства. Это идет от седовласой глубины эпох, а сегодня мы наблюдаем последние отблески тех зорь, тех пожаров, которые горели тогда, и вспоминаем один из эпизодов, пережитых этой национальностью. Каково же должно быть наше отношение к этому эпизоду, какова наша оценка его?

Мы, деятели революционного социализма, осуществившие величайшую в мире революцию с тем, чтобы навсегда положить конец мировым трагедиям, от которых трепетало человечество, — чтобы перестроить мир и вычеркнуть самые воспоминания о дра­мах, подобных переживаемой еврейским народом, — мы долж­ны ко всякому явлению жизни подходить с нашей точки зрения и с нашей оценкой—революционного марксизма. Мы должны так подойти к нему прежде всего затем, чтобы понять это дело, дело гражданина Виппера, хотя оно напоминает нам о миллионах жертв, хотя и сейчас еще звучат лозунги, которые семь лет на­зад провозглашал Виппер, — звучат из уст наших врагов, ме­шающих нам строить новую социалистическую жизнь. Ибо только так, только сохраняя эту точку зрения, мы сможем правильно решить, что представляет собою подсудимый в живой действи­тельности нашей жизни, и как мы, строители будущего, должны отнестись к конкретной, маленькой драме его маленькой жизни.

Не одни евреи переживали ту драму, о которой я вам напо­мню, не одна только еврейская народность па протяжении всей истории испытывала гонения.

В истории средневековья мы знаем и другую национальность, точно так же встречавшую недруже­любие к себе в широких, несознательных массах и выносившую удары имущих и сильных, тогда, когда это было имущим нужно и... выгодно. В Северной Италии и в близлежащей Галлии так же преследовали ломбардцев; их ненавидели за то, что этот ма­ленький народ явился всюду проникающим первым провозвест­ником грядущего капитала, который разрушал старую экономи­ческую систему, вносил новые идеи и создавал новые институты и новую экономику.

В ту эпоху одинаковое отношение к себе, хотя и по прямо противоположным причинам, испытывали и цыгане; бродячий элемент, вторгавшийся в жизнь городов того времени, он не мог быстро приспособиться к структуре новых социальных отноше­ний и как элемент чуждый, непонятный по своей культуре, цы­гане встречали вражду населения и получили кличку «нечи­стых»... Та же ненависть масс, то же презрение к «нечистым» со­путствовали в мировой истории и еврейскому народу.

Я оставляю в стороне психологические мотивы, которые влияли на развитие ненависти к еврейству и, в конечном счете, привели к фантастическим басням, к легендам из области религии и к грубому фанатизму католичества. Для нас гораздо важнее, что еврейский народ еще в средние века выделил группу носи­телей нового влияния капитала, воздействовавших на экономи­ческие формы и ускорявших их естественное разрушение. В этом основная база, питавшая в массах населения бессознательные или полусознательные враждебные в отношении еврейства пережива­ния, которые подчеркивались и муссировались общественными слоями, находившими в этом выгоду для своих интересов.

И для средних веков, для культуры этой эпохи это было, в конце концов, понятно. Но мы, пришедшие сегодня на суд над гражданином Виппером, мы живем не в средние века! Мы живем в эпоху, когда рушится старый капиталистический уклад и со­здается новый строй; и мыслимо ли, логично ли в наше тепереш­нее сознание укладывать проповедь тех идей, которым было ме­сто в культуре средневековья? Допустимо ли сейчас предлагать нам синтез воззрений, которым место в пыльном архиве истории?

И когда здесь гражданин Виппер нам заявлял, что он — в XX веке — убежден в существовании ритуальных убийств и что свою убежденность он строит на наличии процессов о таких убийствах в средние века, что поэтому он допускал их возмож­ность и в 1912—1913 году, когда поддерживал обвинение в деле Бейлиса, мне хотелось спросить: что это? Негодная попытка к оправданию, неуместность которой должен был бы объяснить Випперу его защитник? Или это — прямое невежество в пони­мании истории и исторической структуры общественных отноше­ний? Или, наконец, это — сознательное извращение исторической

перспективы? Ни то, ни другое, ни третье.

Чтобы понять и разре­шить этот вопрос, нам нужно поставить и выяснить раньше дру­гой вопрос: во имя каких целей прокурор Виппер сознательно изврашал факты, когда в зале Киевского окружного суда разви­вал идеи средневековья перед несознательными, малокультур­ными по составу присяжными заседателями? Что руководило им, когда он решился принять участие в этом печальной памяти про­цессе Ющинского?

Во время судебного следствия подсудимый сделал ссылку на то, что ритуальный процесс имел место и в Богемии, в 1908 году, иначе говоря, что и культурная Германия признает якобы суще­ствование ритуала у евреев; но подсудимый отлично знает, что приговор по этому «ритуальному» делу был кассирован, и новый состав суда отверг ритуал, признав наличность простого убий­ства; следовательно, всякие соображения о ритуальной стороне богемского процесса после такого судебного приговора должны быть отброшены в сторону; это — единственный вывод, который может быть сделан честно мыслящим человеком, и он до конца разрушает аргументацию Виппера. Не эта причина толкнула Вип­пера к выступлению в зале Киевского окружного суда.

Аргументация, подобная высказанной подсудимым, в течение столетий приводила к бесчисленным жестокостям и гонениям ев­реев; эти гонения дожили и до нашего времени в форме бессо звательных импульсов, гнездящихся в небольших кучках темных, обывательски настроенных мещанских слоев населения. Когда разразились погромы в Белостоке, Одессе, Киеве и других горо­дах царской России, кто принимал в них участие? Если отбросить сознательных погромщиков по своему ремеслу, полицию и орга­низованных хулиганов, остается небольшая кучка мещан — обы­вателей, участвовавших в погромах по «идейным» sui generis убеждениям, — кучка, крайне незначительная в социальном от­ношении. Она бессознательно хранила пережитки прошлого и представляла собой удобную почву для семян человеконенавист­ничества. но, по своей незначительности, ни в коей мере не яв­лялась руководящей в России силой; это была неустойчивая группа, одна из многих.

каки.м суждено итти в хвосте за той си­лой, которая возьмет перевес в социальной борьбе. Виппер не может быть отнесен к этой группе. Для этого он слишком интел­лигентен. Значит, и не это было причиной его выступления.

Какие же силы боролись в тот период в царской России? Министр внутренних дел Макаров по поводу дела Бейлиса писал министру юстиции Шегловитову: «Выборы в Государственную ду­му совпадают с моментом, когда будет разбираться дело Бейли­са. а дело может окончиться оправданием: такой исход явится ущербом для русской части населения, инородцы же, наоборот, восторжествуют; а потому следует отложить слушание дела». Ми­нистру Макарову угодно было представить политическую борьбу в России как борьбу двух групп: русского населения, с одной стороны, и инородцев, с другой. Конечно, такое представление ни *1 в. Крыленко.

в какой степени не отвечает действительности. На деле в тот мо­мент на одной стороне стоял рабочий класс с примыкавшими к нему группами либеральной демократической буржуазии, и на другой стороне верхи царской бюрократии: Щегловитов, Мака­ров, Белецкий: рядом с ними стоял и гражданин Виппер; эту группу окаймляли погромные организации — союзы черносо­тенцев и разные «общества двуглавого орла» и авторы прокла­маций, разбрасывавшихся в Киеве, Харькове и т. д. Та группи­ровка сил, которую указал в своем письме Макаров, относится к области официальной идеологии старого строя; нужно было создать какую-то систему воззрений, и ухватились за классифи­кацию «русских» и «инородцев», за систему крайнего шовиниз­ма, взятую из средневековых традиций, которая могла находить себе почву только в бессознательных инстинктах масс.

Гражданин Виппер выступил в процессе с аргументацией, взятой целиком из арсенала этой сановной группы; он разделил «их» точку зрения, противопоставив «русским» — «инородцев», и говорил на суде об «еврейском капитале», «еврейской прессе» и т. д.; это обнаруживает, что Виппер явился политическим идео­логом царизма. Сегодня он заявлял нам, что трактовал процесс Бейлиса только как уголовный процесс, что политическое значе­ние процесса его не интересовало и лишь впоследствии он понял это значение дела Бейлиса; более того, он утверждает, что был «аполитичен» в тот период и тем не тормозил, а...

содействовал революции. Но факты говорят другое. Факты говорят, что про­цесс Бейлиса был ареной политического столкновения двух бо­рющихся сил: «Союза русского народа», объединявшего мини­стров с толпой погромщиков, и русской демократии, в лице по­литических групп разных направлений; в этом процессе Виппер явился политическим выразителем первой силы и апологетом самодержавия. Эти и только эти соображения и толкнули его на процесс.

В своей обвинительной речи Виппер утверждал, что процесс Бейлиса крайне затруднен «еврейским золотом», он, Виппер, да­лее слышит, как оно сыплется (неподкупной для этого золота он нашел тогда только Чеберячку). Я перейду сейчас к анализу про­цесса, чтобы показать, чьи на самом деле действия и чье «золо­то» инсценировали процесс Бейлиса и затрудняли возможность правильно его поставить.

22 марта 1911 г. к судебным властям города Киева поступило анонимное письмо с извещением об убийстве Ющинского. Кон­кретных указаний на виновников убийства и на фактические об­стоятельства дела в письме не заключалось, — так говорит Киев­ский прокурор Чаплинский в донесении министру, — другими словами, объективная ценность письма равнялась нулю. Однако в следующем же рапорте Чаплинский доносит, что «во время похорон Ющинского разбрасывались погромные прокламации». Прокурор был обязан немедленно начать следствие и выяснить инициаторов этих погромных призывов, применив для пресече­

ния агитации все возможности, какие ему давались законом. На деле же оказалось другое: Чаплинский сообщает, что «мнения о ритуальном характере убийства в следственном производстве еще не имеется». Это «еще не имеется» в высшей степени характер­но! А затем в «Земщине» и «Русском Знамени», в газетках уль- трачерносотенного пошиба, появились статьи, посвященные убий­ству, с изложением «ритуальной» версии, причем были приведе­ны, до крайности извращенные, данные судебно-медицинского вскрытия.

В результате в Государственную думу был внесен запрос ми­нистру юстиции, «какие меры он думает предпринять для обна­ружения еврейской секты, замучившей Кашинского»: с своей сто­роны. харьковский «Союз русского народа» нашел необходимым телеграфно уведомить министра, что «дерзкое убийство отрока Юшинского с ритуальной целью глубоко возмутило чувства пра­вославных христиан, — вон жидов из России», — и началась погромная агитация, проводимая теми элементами социальной структуры эпохи царизма, которым было нужно и... выгодно при­дать этому делу определенный характер.

Гражданин Виппер нам говорил здесь, что дело Юшинского было «испорчено», так как сразу получило ложное направление Так кем же оно было испорчено, — «золотом» Марголина? Или черносотенной организацией? Или министром юстиции, который своими действиями с самого начала поддержал уклон обвинения в сторону ритуала и просил другого министра. Макарова, коман дировать из Петрограда самых опытных сыщиков для розыска виновников убийства?

Не менее характерны и действия прокурора судебной палаты Чаплинского. Здесь оглашалось его знаменитое письмо дирек­тору Департамента министерства юстиции Лядову, где он пишет, что дело «вызывает шум в еврейской прессе» и что он уволил сыщиков Красовского и Мишука. так как они. «несмотря на дан­ные мною указания, все время работали в сторону отвлечения подозрения от евреев». Вот откровенное признание, которое Чаплинский мог сделать только в уверенности, что письмо к Ля­дову никогда не получит огласки Он адресовал это признание Министерству юстиции, ибо знал, что там его прекрасно пони­мают и разделяют его точку зрения

Так кто же «испортил» дело? Чьи карты оказались крапле­ными? Для того, чтобы посылать сыщиков из Петербурга, нуж­ны были деньги; они брались из сумм секретного десятимил­лионного фонда, которым пользовались двор и полиция Вот деньги, звон которых слышался в процессе Бейлиса: и когда в свое время Виппер говорил, что еврей Марголин аал журналисту Бразулю, пытавшемуся открыть истинных убийц, сто рублей на поездку в Харьков. — то что значила эта сумма р сравнении с затратами министерства на командировки сыщиков, с платежами за экспертизу ксендза Пранайтиса и т. д. ? Так что, если ставить вопрос, чья рука с самого начала направляла процесс Бейлиса.

то документы и факты дают исчерпывающий ответ, но не тот, который хотелось бы услышать гражданину Випперу.

Еще более разительны данные о деятельности Чаплинского после заявлений Бразуля-Брушковского. Бразуль еще 18 января заявил, что им открыты новые обстоятельства по делу Бейлиса, а 6 мая подал новое заявление, где поименно называл убийц Ющинского: воров Латышева, Рудзинского и Сингаевского, совершивших убийство мальчика в квартире Веры Чеберяк; но прокурором не было на это обращено никакого внимания. Сегодня защитнику подсудимого угодно было просить о приоб­щении к делу брошюры насчет процесса Бейлиса, принадлежа­щей перу т. Бонч-Бруевича; там Бразуль-Брушковский характе­ризуется с отрицательной стороны, и этим, видимо, хотела вос­пользоваться защита. Допустим, что Бразуль был в высокой сте­пени корыстным человеком; допустим, что он за деньги готов был пытаться изменить направление процесса; допустим, нако­нец, самое худшее, что Марголин действовал путем подкупов, и отбросим данные, полученные Бразулем.

Но ведь у нас имеются свидетельства самого Чаплинского и жандармского полковника Иванова, которые, касаясь данных Бразуля, их подтверждают! Иванов просит Чаплинского разре­шить ему произвести арест Луки Приходько, так как этого тре­буют собранные против него данные. Чаплинский 1 июля доно­сит в министерство: «Я не могу при таких условиях препятство­вать держать Приходько под стражей», — и Приходько с 26 июня по 13 июля сидит под арестом. Но лишь только в петро­градской «Речи» помещается сообщение об аресте Приходько, как Шегловитов телеграфно запрашивает о причинах. Чаплин­ский лаконически отвечает: «Подробности письмом», — и полу­чает вызов в Петроград; возвратившись оттуда 12 июля, он на другой же день телеграфирует: «Приходько по моему распоря­жению освобожден».

Чье это вмешательство? Это — вмешательство министра Щегловитова, настолько резкое, что, очевидно, не согласуется даже с намерениями Чаплинского; последний все же остается по­корным исполнителем предписаний министра... Об этих действиях Щегловитова не может быть двух мнений; в них ярко вырази­лось стремление затруднить правильное развитие следствия и во что бы тс ни стало вести дело в заранее предопределенном на­правлении. И Чаплинский доносит: «Дальнейшие розыски по делу будут направлены в сторону выяснения виновности Бейлиса...»

В этот момент мы в первый раз сталкиваемся с гражданином Виппером. Окончилось ведение предварительного следствия, на­шелся товарищ прокурора, составивший обвинительный акт, и нужно было найти обвинителя. В Киеве такового не нашлось, и прокурор судебной палаты пишет: «Если будет назначен обвини­тель из состава Петроградского суда, то ему надлежит срочно прибыть в Киев». Тогда министр личным распоряжением назна­чает обвинителем Виппера, рекомендуя его как «блестящего н

страстного обвинителя, могущего вынести полуторамесячный процесс; он обладает достаточной настойчивостью в достижении своей цели».

Для человека, который в судебном деле искренне ищет рас крытия истины, в деле Бейлиса все должно было казаться стран­ным; и Випперу, как он сам заявил, казалось странным привле­чение Бейлиса, что он якобы и высказал при первом деловом свидании с Щегловитовым. Но если это было так, то Виппер должен был сделать для себя вывод: может ли он, поддерживая обвинение, оставаться в рамках делового обсуждения виновно­сти? Или ему была известна истинная подоплека привлечения Бейлиса, причина «странности» и «испорченности» дела?

Подсудимый говорил нам, что в течение 24 лет он стоял на обвинительной кафедре суда. Следовательно, он привык взвеши­вать удельный вес улик и прекрасно знает их доказательную си­лу; ясны ли были ему улики в деле Бейлиса? Или их слабость поглощалась «внутренней стороной» процесса? Это — тайна со­вещания Щегловитова с Виппером, но она сегодня случайно при­открылась.

Сегодня подсудимый сказал, что его беседа с министром была очень продолжительной и обстоятельной и касалась очень мно­гих вопросоз, о которых мы как раз сейчас говорим; далее, что он отказался наблюдать за ведением следствия по этому делу и взял на себя только обвинение, так как хотел оградить себя впо­следствии от нападок. Это дает мне уверенность в том, что факт инсценирования процесса Бейлиса не мог пройти мимо подсуди­мого; присущая каждому человеку логика заставляет признать, что в своих совещаниях с Виппером министр не мог не касаться закулисной стороны дела; Виппер знал ее—и поэтому отказался от наблюдения за следствием. Нечаянные оговорки подсудимого позволяют нам сделать вывод: первый пункт обвинительного акта, т. е. обвинение в том, что Виппер участвовал в инсцениров­ке процесса Бейлиса, не может считаться бездоказательным.

Как известно, по окончании следствия был составлен обвини­тельный акт и представлен на утверждение в обвинительную ка меру Киевской судебной палаты. Но там получился конфуз: председатель и докладчик по делу заявили, что данные для при­влечения Бейлиса к суду недостаточны; трое других членов совещания оказались более законопослушными, и обвинительный акт получил утверждение тремя голосами из пяти. Не должно ли было это остановить гражданина Виппера и заставить его отка­заться от роли обвинителя? Но гражданин Виппер нам заявил: «Я считал, что раз дело утверждено, я не имею права отказать­ся». Откуда, однако, следует такая бессмыслица? Почему проку­рор, обязанный быть «оком закона», должен принять на веру все утвержденное обвинительной камерой при таком расхожде­нии в составе самой камеры? В этот момент Виппер должен был все взвесить, все решить и на все решиться. И я утверждаю, что Виппер все взвесил, все для себя решил и решился на все...

С этого момента начинается непосредственное участие Вип­пера в процессе, главным моментом его участия явилось произ­несение обвинительной речи.

Задачей подсудимого Виппера было то, что составляет зада­чу всякого обвинителя на суде, — поддерживать обвинение в пределах обвинительного акта Но вы, гражданин Виппер, не только поддерживали обвинение в этих рамках, вы вышли да­леко из этих пределов, и в этом сегодня я обвиняю вас.

В политической ситуации того времени процесс Бейлиса приобрел особенное значение. Все общественные группы поняли его как вызов, брошенный самодержавием, как попытку самодер жавия с помощью этого процесса опереться на бессознательные инстинкты масс, расколоть демократическую Россию и пресечь развитие революционного движения. Такова и была скрытая цель Макарова и Шегловитова. В этой обстановке вам, гражданин Виппер, предстояло одно из двух; или поддержизать обзинение, опираясь только на собранные улики. — безразлично, оказались бы они достаточными или нет; или же, помимо этого, выступить на политической арене глашатаем политических идей. Первая за­дача была задачей прокурора; вторая — задачей политика-реак­ционера. Принять на себя выполнение этой второй задачи зави­село только от вашей доброй воли, и вы ее приняли.

Вы нам сегодня сказали: «Быть может, я виноват, что не­сколько расширил рамки процесса и вышел за границы обвини­тельного акта; это объясняется моей страстностью». Одной ля страстностью, гражданин Виппер?

Я позволю себе перейти к анализу совокупности тех идей, которые развивал подсудимый в своей обвинительной речи, что­бы затем оценить политический удельный вес этих идей. Не за­будем при этом, товарищи судьи, что мы никогда не смотрели и не смотрим на суд как на орган внеклассового правосудия; суд не может висеть в безвоздушном пространстве: в наших глазах суд — это орган, созданный в момент завоевания своих прав классом, победившим в классовой борьбе, поэтому суд оценивает все с точки зрения создавшего его класса, продолжающего борь­бу за результаты своей победы. С этой точки зрения и вы, това­рищи судьи, будете оценивать сущность тех идей, которые по указке Шегловитова и других проводил Виппер в своей речи и с помощью которых хотел добиться от присяжных заседателей обвинительного вердикта Бейлису.

Какова же совокупность этих идей?

Свою речь по делу Бейлиса подсудимый начал словами: «Господа присяжные заседатели! Мы еще недавно пережили эпо­ху революции, отмеченную кровью. Кровь лилась повсюду: уби­вали должностных лиц, бросали бомбы как в должностных лиц, так и в других, — истребляли народ. Злодеяния возму шали нашу совесть. Но даже на этом кровавом фоне убийство Ютикского выделяется кровавым пятном». В этих словах Вип­пера — полная политическая солидаризация с самодержавием

Как все слуги самодержавия, Виппер видит в революции не дви жение народных масс, а анархическое проявление -бандитской ра боты: террористические акты революционеров против должност­ных лиц он рассматривает как «истребление народа» и т. д., — в политической борьбе он сразу становится в определенную по­зицию. *

Переходя к анализу данных следствия, Виппер говорит: «Я чувствую себя под гнетом еврейского капитала. Хотя евреи огра­ничены в правах, но все-таки они проникают повсюду и подни­мают шум вокруг процесса: они боятся новых ограничений. Они подняли шум из-за привлечения еврея Бейлиса, потому что по­няли, что подводят под погромы несчастный народ и сами усу­губляют ту ненависть, которая существует по отношению к ним». Здесь Виппер ясно выразил идеологию черной сотни, и это не требует дальнейших доказательств.

Я спрашиваю подсудимого: «Какие у вас были данные, чтобы утверждать наличие евреев-заправил, пытающихся влиять на ис­ход процесса? Если еврей Марголин говорил, что он, как пред­ставитель прогрессивных слоев общества, заинтересован в рас­крытии истины и» что он даже «готов заплатить, чтобы раскрыть тайну убийства Ющинского», то где же тут заинтересованность какой-то «еврейской организации»? Где данные утверждать, что евреи хотят «затереть следы и замутить процесс»? Вы утвержда­ли в своей речи: «Я не позволю себе инсинуаций и клеветы». Но какие объективные факты позволили вам утверждать о работе еврейских организаций вокруг дела Бейлиса?

Критикуя версию Бразуля. вы сослались на то, что у него жена — еврейка. Отзываясь о прессе, — что редакция «Киевской мысли» состоит из евреев. Откуда у вас были эти сведения и ка­кое вообще они имели отношение к виновности Бейлиса? Разве эти ссылки составляют лишь «расширение рамок процесса», ко­торые вы, по собственному признанию, допустили?

Вы заявили, что предатель Лзеф был еврей, и, очевидно, хо­тели этим доказать тезис царского самодержавия, что всякая га­дость и подлость специфически присущи еврейской националь­ности. Как назвать подобный выпад?

Такими-то приемами «расширения рамок процесса» Виппер хотел создать у присяжных заседателей впечатление, что вокруг дела Бейлиса создалась некая группа заправил, связанная с Мар­голиным. В руках этих лиц находятся все газеты и деньги; даже сам он, обвинитель Виппер, чувствует на себе их влияние, не­смотря на то, что эти заправилы ограничены в своих правах. Какой логический вывод из подобной конструкции должен еде лать неразвитой ум? Вывод один: хотя евреи и ограничены, но все же они остаются всемогущими, а потому в ограждение сла­бых членов общества нужно продолжать ограничивать евреев и в дальнейшем. Как может Виппер после этого утверждать, что в своей речи он не явился апологетом самодержавия, когда все ее содержание доказывает обратное?

Правда дважды на суде Виппер сказал: «Я не обвиняю ев­реев в целом». Я спросил его сегодня: «Так каких же евреев вы обвиняли?» — «Отдельных руководителей». — «Каких руково­дителей? Как вы их мыслили?» Подсудимый не ответил мне, он и не мог ответить, так как данных у него не было.

Выступая перед мало развитыми присяжными заседателями, Виппер вместо установленных фактов предлагал им свои догад­ки, фальшивые умозаключения и.ложные тезисы, вел черносотен­ную пропаганду.

Он утверждает, что. выступая на суде, не призывал к погро­мам еврейского населения. Но вот что говорил он: «Они (евреи) как будто глумятся: смотрите, мы совершили преступление, но не боимся, мы не будем на скамьях подсудимых и нас никто не посмеет привлечь за это злодеяние: вот вам христианин, вот 13-летний мальчик, загубленный нами, — смотрите, вот наша власть, наша сила» Как назвать этот прием?

В конце речи Виппер заявил: «Вы не должны бояться про­изнести обвинительный приговор, хотя бы это было страшно и грозило тяжелыми последствиями». Здесь откровенная угроза погромом; здесь уже не «выхождение из рамок», а использова­ние аргументации, целиком выхваченной из арсенала черносо­тенной идеологии.

Я спросил сегодня подсудимого: «Понимали ли вы все э.о?» И услышал ответ- «Быть может, я допустил ошибку; я был не- пргв в своем порыве и страстности, был неправ, когда добивал­ся обвинения». Сейчас, post factum, Виппер готов признать это. Но если бы он добился, чтобы Бейлиса сослали в бессрочную каторгу? Более того, если бы после обвинения Бейлиса и призна­ния этим приговором существования ритуальных убийств разра­зился погром, — что же, сказал бы он тогда: «Я был неправ»?

В сотнях городов, где скучилась еврейская беднота, проли­лась бы кровь, повторились бы ужасы белостокского погрома, осквернение убитых женщин, хладнокровные убийства детей, грабежи и насилия... И тогда, при всех этих ужасах, для себя вы нашли бы оправдание: «Я был неправ в своем порыве страст­ности»! То. что вы сделали, гражданин Виппер, было отврати­тельно по своей мерзости, и никакими объяснениями вам этого не изгладить...

По окончании дела Бейлиса состоялся торжественный совме­стный обед политических деятелей и участников процессз; пер­вые были представлены Шегловитовым, Дубровиным, митрополи­том Флавианом и другими, вторую группу составили граждан­ские истцы, следователь и прокурор Виппер. — нехватало жан­дармского полковника Иванова... Обед закончился подписанием всеми его участниками телеграммы единомышленникам, и. рас­писавшись на этой телеграмме. Виппер показал, что он действо­вал заодно с Дубровиным. Замысловским. Шмаковым и другими. Это характеризует общую политическую линию, политический блок Виппера с деятелями резко выраженного направления.

История дореволюционного суда знает еще один процесс., направленный на отыскание секты изуверов, — процесс так на­зываемых «саратовских душителей». Почему этот процесс не ин­тересовал Шегловитова, не вызвал запроса в Государственной думе? Почему тогда не посылались телеграммы «Союза русского народа», не действовал жандармский полковник Иванов, — по­чему там не было ничего, что так ярко выразилось в деле Бей­лиса? Ответ прост: этот процесс не был нужен царизму. Я готов сейчас сделать уступку подсудимому: ему угодно верить в риту­альные убийства, — пусть он верит, так как человеку свойствен­но ошибаться: я обвиняю его не за то, что он выступил обвинителем в деле Бейлиса, но за то, что все свои способности, весь свой та­лант он предоставил к услугам царизма, — за то, что он хотел ценою крови добиться политических результатов, нужных самодер- ж а в и ю.

Еще одна характерная черточка: по окончании процесса- Щегловитов узнал, что из Англии приехал частный сыщик с на­мерением начать новые поиски истинных убийц Ющинского; то­гда министр и с ним Виппер приложили все усилия для воспре­пятствования этим поискам, — видимо, из боязни, что откроется правда. Сыщику пришлось уехать, и какая доля истины убийства была известна царизму, — остается скрытым...

Царизма более нет в советской России: он свергнут, и само­державие не вернется; части слуг его не существует, часть скры­вается. Но там, где они имеют еще возможность действовать, там — у Деникина и Колчака — попрежнему раздаются крики: «Бей жидов!» Генералам, которые под этими лозунгами подни­мают восстания против Советской республики, нужны идеологи, способные в случае необходимости публично встать на защиту этих лозунгов; нужны так же, как в свое время они нужны были царизму. Такой нужный Деникину человек сидит сегодня перед нами на скамье подсудимых.

Товарищи судьи! В основе нашей карательной системы лежит стремление к перевоспитанию преступника, а не к отмщению заг совершенное деяние. Не раз актами об амнистиях мы предпи­сывали освобождение из заключения людей, запятнавших себя преступлением, если возвращение их на свободу не представляло опасности для республики; мы широко применяем досрочное ос­вобождение и вправе гордиться мягкостью нашей карательной политики.

Но бывают случаи, когда проявление судом мягкости опасно для революции; тогда мы вправе требовать от суда беспощадно­сти во имя спасения нашего государства. Этой беспощадной су­ровости я жду сегодня от вашего, товарищи судьи, приговора.

Пусть гражданин Виппер, состоя после революции на службе в Калужском губпродкоме, был прекрасным чиновником и на­столько хорошо составлял и подписывал бумаги, что коллегия

губпродкома соглашалась даже взять его на поруки; но мы дол­жны признать, что с точки зрения охраны революции гражда­нину Випперу не место на свободе, и он должен быть изолиро­ван, и если спросят: как изолирован, — я отвечу трибуналу: уничтожен.

Можно ли было в 1912 году, во время процесса Бейлиса, представить себе, что через шесть лет гражданин Виппер будет сотрудничать в Калужском продовольственном комитете и спо­собствовать насаждению советского социалистического строя? Каждый ответит: нет, невозможно.

Но изменим обстановку, допустим, что гражданин Виппер служит не в Калуге, а в Харькове. Приходит Деникин, и сейчас же Виппер из сотрудников продкома становится прокурором суда; тогда снова и снова будет раздаваться его проповедь чело­веконенавистничества и погромов, и многим, может быть, из на­ших товарищей придется слушать эту проповедь со скамьи под­судимых. А это, спрошу я, возможно? Да, возможно.

Вот эту возможность нам нужно раз навсегда пресечь, и трибунал должен исполнить свое дело.

Исходя не из обсуждения прошлых преступных деяний Вип­пера, а исходя из доказанной опасности его для республики, трибунал обязан произнести свой приговор, и он будет суров и беспощаден. Пусть же будет у нас одним Виппером меньше.

Московский революционный трибунал признал гр. Виппера винов­ным в том, что он, сознавая, что царское правительство, инсценируя процесс Бейлиса, добивается расслоения парода для большего его угнетения, и при атом понимая, чго распространение вздорной версии о существовании сре­ди евреев секты, признающей ритуальные убийства, может вызвать еврей­ские погромы и невинные жертвы, — принял в этом процессе активное участие, чем пытался повредить росту революционного движения рабочих и крестьян.

Принимая во внимание, что в своей деятельности после Октябрьской революции Вигтпер нс проявил себя активным врагом советского строя и, учитывая, что тягость антисемитизма и невежественных предрассудков до сих пор владеет им и делает его вредным для революции, — трибунал постановил: гр. Виппера заключить в концентрационный лагерь с лише­нием. свободы до полного укрепления в республике коммунистического -троя.

<< | >>
Источник: Н.В. КРЫЛЕНКО. ОБВИНИТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ ПО НАИБОЛЕЕ КРУПНЫМ ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРОЦЕССАМ. ЮРИДИЧЕСКОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО НКЮ СССР МОСКВА. 1937

Еще по теме ДЕЛО ВИППЕРА:

  1. § 9. Дело о пастбище
  2. § 4. Дело о кредите
  3. Гаврилюк Т.М., Авилова Н.Д.. Бухгалтерское дело: Конспект лекций. - М.: РУТ (МИИТ),2017. - 116 с., 2017
  4. Бухгалтерское дело в коммерческих организациях
  5. Бухгалтерское дело в некоммерческих организациях
  6. Бухгалтерское дело при ликвидации организации
  7. Бухгалтерское дело при создании организации
  8. 8.2 Бухгалтерское дело при функционировании и развитии организации
  9. Бухгалтерское дело на этапе реорганизации хозяйствующего субъекта
  10. 2.4. На основании ч. 3 ст. 30.6, п. 4 ч. 1 ст. 30.7 КоАП РФ судья, вышестоящее должностное лицо не связаны доводами жалобы и проверяют дело в полном объеме
  11. Исаматов Ю.П., Тураев А.С.. КОНСПЕКТ ЛЕКЦИЙ по курсу: «Геология», 2008
  12. Сущность бухгалтерского дела и его содержание в современных экономических условиях
  13. Тема №18: Постановление суда первой инстанции.
  14. Тема №10 Подсудность гражданских дел.