<<
>>

Особенности формирования и распределения политической власти

В исследовании функционального аспекта политико-право­вой системы Древней Руси принципиальное значение имеет ус­тановление специфики и характера становящихся государствен­ных отношений.

Пытаясь ответить на вопросы, как формирова­лись органы власти Древнерусского государства, как распреде­лялась, кем и каким образом контролировалась власть, можно выявить сущность политико-правового режима Древней Руси.

К числу специфических условий, сопровождавших станов­ление древнерусской политико-правовой системы, можно от­нести уникальное месторасположение Новгорода и Киева. «Глав­ными центрами были Новгород и Киев, расположенные, как в эллипсе, в двух “фокусах” области, втянутой в торговое движе­ние... “Путь из варяг в греки” — ось не только политической карты, но и политической жизни Киевской Руси. Ее единство крепко, пока оба конца пути в одних руках»1. Возникновение городов такого масштаба, как Новгород и Киев, которые, по данным археологии, в Х в. имеют вполне сформировавшийся облик (концентрация власти и церковного управления, усадеб­ная застройка — преобладание наземных жилых домов), связа­но с объединительной политикой киевских князей. На то, что объединение южного и северного протогосударственных обра­зований с центром в Киеве (условная дата — 882 г. — поход Олега на Киев) является важнейшим этапом складывания Древ­нерусского государства обращают внимание и современные ис­торики и политологи.

Исследователи единодушно ставят создание укрепленных поселений уже при Олеге в связь с обложением населения да­нью. Согласно ПВЛ, в 892 г. Олег «нача городы ставити». Но прежде им в старом укрепленном центре вместо общинной была посажена княжеская военно-служилая знать. Вначале окняже- нию подверглись племенные территории, примыкавшие к глав­

ным международным торговым путям, и это не сопровожда­лось строительством крепостей. На этом этапе племенной центр мог являться либо «пактиотом», данником «мира деля», о чем свидетельствует история подчинения вятичей Киеву2, либо, помимо дани, племя могло нести обязанность участия в воен­ных походах киевских князей.

Так, древляне уже в начале Х в. находились в определенной зависимости от Киева (как полага­ет И.Я. Фроянов, от полянской общины в целом), принимая участие в военных походах на Византию3. В 913 г. древляне выхо­дят из под власти киевских князей («затворишася от Игоря»), В 914 г. «иде Игорь на древляны, и победивъ, и возложи на ня дань больше Олговы»4.

Но создание собственно государственной сети пунктов, связанных с княжеской властью, начинается с административ­ной реформы княгини Ольги и сопряжено, как известно, с уничтожением племенного центра древлян — Искоростеня — после хрестоматийного сюжета, описанного под 945 г. в ПВЛ. Как полагают ученые, эти завоевания завершились строитель­ством на земле древлян княжеской крепости в Овруче5. Лишь после этого Древлянская земля становится составной частью Древнерусского государства. Княгиня Ольга в 946—947 гг. дала «уроки и уставы» не только древлянам, а двинулась затем по всей земле, установляя «места и погосты».

По последним археологическим данным, процесс возве­дения собственно государственных крепостей сопровождался акциями ликвидации местной общинной знати вместе с опор­ными пунктами ее власти. Эти данные красноречиво свидетель­ствуют о том, что время строительства княжеских крепостей совпадает с временем массовой ликвидации общинных цент­ров, при этом рядовые поселения земледельцев не сжигались. После ликвидации племенных центров общины вынуждены были подчиниться новым хозяевам — княжеским крепостям6.

Сопоставляя время ликвидации автономии союзов племен­ных княжеств в тех регионах, где расположены их главные го­рода, со временем, которым датируется основание на их терри­тории укрепленного поселения, А.А. Горский приходит к выво­ду, что ни одного «чистого» случая эволюции центра племен­ного княжества или союза племенных княжеств в центр волос­ти нет, и, следовательно, при переходе территории под непос­

редственную власть киевских князей обычным было создание нового центра с целью, очевидно, нейтрализовать сепаратизм знати союза племенных княжеств7.

Следует заметить, что аналогичное явление прослеживает­ся при образовании западно-славянских государств — Чехии и Польши: здесь также происходит создание новых центров и вы­теснение старых8. С точки зрения сравнительно-исторического подхода еще больший интерес представляет скандинавский ма­териал, в первую очередь по той причине, что здесь четко про­слеживается период параллельного сосуществования двух цент­ров в каждом административно-территориальном округе. Наряду с «тунами» — племенными центрами — с VII в. здесь появляется новый тип поселений — «хусабю». Исследователями он рассмат­ривается как королевская усадьба, управляемая слутами конунга и предназначенная для сбора дани с местного населения9. Про­исходит как бы наложение двух сетей административных цент­ров, соответствующих двум противостоящим системам власти: центральной и местной. На Руси с хусабю сопоставимы погосты. Показательно, что крупнейшие погосты располагались вблизи древнейших племенных центров: Гнездово — под Смоленском, Шестовица — под Черниговом, Сарское — под Ростовом, Горо­дище — под Новгородом 10. Но, как показали раскопки после­дних лет, Новгород не просто сменил Городище: в городе от­крыты напластования середины Х в., когда жизнь на городище продолжалась, то есть в Х в. они сосуществовали. По мнению современных исследователей, подобный дуализм двух соседних центров многое объясняет. В данном случае он обусловлен дуа­лизмом древних вечевых властей Новгорода и князя, чья экстер­риториальная резиденция располагалась вблизи города11.

Таким образом, в зависимости от условий, в которых про­исходила ликвидация политической автономии племенных кня­жений, великокяжеская власть выбирала и различные способы реализации своей политики: от прямого уничтожения местной аристократической верхушки до постепенной замены админис­трации в случае добровольного присоединения. Возражая про­тив непосредственной привязки археологической ситуации к указанным политическим событиям, следует указать на возмож­ность различных причин, вызвавших гибель центров поселений.

Вопрос о том, всегда ли уничтожалась местная племенная знать,

нельзя решить только с помощью археологических данных. От­вет на него зависит от того, как интерпретировать сообщения летописей, например, эпизоды с посольствами Олега и Игоря в Византию. Большинство исследователей полагают, что «вся­кое княжье» договора 944 г. и есть «примученная» местная пле­менная знать, которая еще в договорах 907 г. и 911 г. титулуется «светлые» и «великие» князья, хотя и «под Олгом сущих»12. Но некоторые ученые считают, что весь состав посольства был кров­но-родственной группой, то есть Рюриковичами13.

Заслуживает внимания и такой вопрос, кто эффективней мог представлять центральную власть на местах — посадники из числа высшей военно-служилой знати или сыновья князя в ка­честве таковых. Интересный сравнительный материал о станов­лении верховной государственной власти и ее административ­ной системы дает, на наш взгляд, соседняя с Русью Норвегия. Здесь в первой половине X в. первый правитель объединенного государства Xаральд Прекрасноволосый провел следующую ре­форму. Сначала им была создана система сидевших по волос- тям-фюлькам посадников-ярлов. Затем он дал своим сыновьям сан конунга и разделил между ними страну. В каждом из фюль- ков он дал сыновьям половину своих доходов, а также право сидеть на престоле на ступеньку выше, чем ярлы, но на сту­пеньку ниже, чем он сам 14. И те и другие через некоторое время вступили в конфликт друг с другом.

Как полагает А.В. Назаренко, причина конфликта кроется в разнонаправленности двух процессов: наделения сыновей и организации государственной власти на местах15. Нам же пред­ставляется, что формирование династического принципа уп­равления государством не противоречит сути становления госу­дарственной административной системы, так как в нашем слу­чае сыновья киевского князя, уже начиная со Святослава, — именно наместники, то есть его представители-управленцы на местах. Не случайно летописец подчеркивает, что киевский князь мог свободно перемещать их из одного города в другой.

Они были лично ответственны перед киевским князем за сбор и до­ставку двух третей дани в столицу, обязаны были защищать управляемую территорию и границы государства, поддерживать общий порядок судом от имени великого князя. Это особенно хорошо прослеживается со времен Владимира. Еще в конце XIX в.

историки обратили внимание на то, что перечень городов, в которые Владимир послал наместниками сыновей, не случаен. Летописец вложил в него особый смысл: наместников получи­ли главным образом города, стоявшие на окраинах складывав­шегося государства. Под 988 г. сообщается: «Бе у него [Владими­ра] сынов 12: Вышеслав, Изяслав, Ярослав, Святополк, Всеволод, Свя­тослав, Мстислав, Борис, Глеб, Станислав, Позвизд, Судислав. И по­сади Вышеслава в Новегороде, а Изяслава Полотьске, а Святопол- ка Турове, а Ярослава Ростове. Умершю же старейшему Вышесла- ву Новегороде, посадиша Ярослава Новегороде, а Бориса Ростове, а Глеба Муроме, Святослава Деревех, Всеволода Володимере, Мстис­лава Тмуторокани»16. Современный исследователь проблемы по­лагает, что потомки Владимира были посланы им прежде всего в те центры племенных княжений, верхушка которых особенно стремилась к отдалению от Киева и противостояла централиза­ции государства17. В остальных городах роль наместников вели­кого князя, начиная со второй половины Х в., исполняла выс­шая дружинная знать18.

По мнению Л.С. Васильева, ставка на взаимопроникнове­ние и сращивание клановых близкородственных отношений и административно-политических функций является отличитель­ной чертой государств с традиционным типом политической культуры. Вывод сделан на материале раннефеодального Китая, где основным тезисом формирования административной сис­темы был: «государство — это большая семья»19. Но, поскольку черты патернализма изначально свойственны отечественной политической культуре20, можно предположить, что Владимир предпочел опереться на близкую родню по сходным основани­ям. И хотя исследователи верно отмечают, что система отноше­ний в раннем государстве несводима к нормам семейного и наследственного права, указывают на политические аспекты в посажении Рюриковичей, сменивших племенных князей, су­ществует также обширная литература, в которой подчеркивает­ся патримониальный характер отношений внутри политичес­кой элиты в ранний период21.

Отсюда вытекает, что на этапе генезиса государства адми­нистративная реформа Владимира, оперевшегося на сыновей- наместников, имела определяющее значение для устойчивости политической системы Древней Руси. По мнению Н.Ф. Котля­

ра, именно административная реформа Владимира, о которой летопись рассказывает под 988 г., положила конец местному сепаратизму, выбив почву из под ног племенной аристократии: «Этим был нанесен решающий удар родоплеменным отноше­ниям в обществе», — утверждает исследователь22.

Внимание к данному аспекту складывания Древнерусско­го государства было привлечено с целью подчеркнуть, что оцен­ка административной политики первых правителей как «него­сударственной» может проистекать только из нашего неадек­ватного представления об особенностях реннесредневековых го­сударств с доминирующим компонентом традиционного типа политической культуры. Между тем, если рассматривать фор­мирование идеи государственности в раннесредневековой Ев­ропе не с позиций ее сличения с высокоразвитыми античными теориями о публичной власти, а с позиций оценки ее автох­тонного развития из идеи суперсоюза племен, то мы получим совершенно иную картину. Действительно, Средневековое го­сударство было почти полной антитезой государству антично­му, так как основывалось на личностных отношениях, а не на отвлеченной концепции государства и безличных институтах. По словам И.П. Медведева, в раннесредневековой Европе «место публичного права заняло патримониальное обычное право вар­варских “правд”, в результате чего произошла как бы привати­зация государства, низведение его до ранга res privata военного вождя, его родовой собственности и, соответственно, как бы одомашнивание (доместикация) государственных служб»23. По­добную особенность раннего государства отмечают и другие ис­следователи. Они полагают, что пока не сложилось строгой ад­министративно-бюрократической системы, ключевым элемен­том в управлении выступал не знак (должность), а сам чело­век— безотносительно к тому знаку, которым он был отме­чен 24. Политической мысли раннего Средневековья еще только предстояло выработать основания, на которых res privata может превратиться в res publica.

Проблема формирования и функционирования админист­ративного аппарата, «передаточного звена», имея длинную ис­ториографию, все же продолжает оставаться дискуссионной. Так, остается открытым вопрос, на какой же основе складывались отношения внутри политической элиты Древнерусского госу­

дарства. В советской историко-правовой науке прочно утверди­лось мнение об этих отношениях как идентичных западно-евро­пейской модели и трактовались исключительно в терминах сю­зеренитета — вассалитета25. Влияние работы В.Т. Пашуто, пы­тавшегося обосновать существование на Руси вассальной при­сяги оммажа, «рыцарских правд», регулировавших отношения сеньоров с вассалами26, было столь очевидным, что с этого времени феодальный вассалитет в княжеской среде стал проч­ным историографическим фактом27.

Но некоторые исследователи сегодня настаивают на том, что вассалитет X—XI вв. нет оснований считать феодальным, поскольку отношения внутри правящего слоя опирались на пат­риархальный юридический быт, что и выражалось соответству­ющей «семейной» терминологией28. По мнению И.Я. Фроянова, вассальные и семейные отношения для указанного времени практически совпадали: сюзереном выступает князь-отец, а вассалами — сыновья-княжичи29. Вышеназванный исследова­тель считает, что семейные отношения мешали складыванию субвассалитета, поскольку они есть прямые и непосредствен­ные отношения младших родичей к главе семейства. Промежу­точных отношений здесь нет и быть не может. К тому же, отме­чает ученый, отсутствие субинфеодации расценивается совре­менными исследователями истории раннего Средневековья стран Западной Европы как проявление незавершенности процесса формирования вассально-ленных отношений30.

Если же посмотреть на проблему шире, не сводя ее к за­падно-европейским соответствиям, то «недоразвитость» васса­литета для древнейшего периода русской государственности обернется типологически иной формой отношений внутри по­литической элиты. Как показывают лингвистические31 и этно­логические 32исследования позднепотестарных и раннегосудар­ственных обществ, первоначально политические отношения оформлялись с помощью старых категорий. В рамках традици­онного политического режима большинство новых связей стро­илось по модели родственных и обозначалось терминами род­ства, поскольку традиционное мировоззрение было сориенти- рованно на родственные связи, а само общество воспринима­лось как социальный организм родства. Упоминание соответ­ствующих терминов родства наряду с титулами было обязатель-

ным при обращении к лицам старшего поколения и более вы­сокого социального положения33.

Это хорошо прослеживается на материале Древней Руси, причем к одному и тому же лицу нередко прилагалось по не­скольку обозначений: «прислася Глебовича Всеволод и Володимер ко Всеволоду Юргевичу, рекуще ты господин, ты отецъ, брат наю старейший»3"; «послаша к нему, глаголюще, ты отец, ты господин, ты брат»; «поклонишася Юрью вси, имуще его отцем себе и госпо­дином»; «выеха князь Ярослав и удари челом князю Костянтину и рече, господине, аз есмь в твоей воли, не выдавайте мя отцю моему князю Мстиславу, ни Володимеру, а сам, брате, накорми мя хлебом»; «.Ростислав же ему отвеча, брате и отце»; «вы быста уладилася с своим братом и сыном Изяславом»; «и посла ко Всеволоду, ко уеви своему, в Суждаль и моляся ему, отче, господине»; «ты мои еси отец, а ты мои сын, ты же мои брат».

В период генезиса раннего государства категории род­ственных отношений стали использоваться гораздо шире. В терминах родства выражались и отношения власти в процес­се руководства всем общественным организмом, управления им. Распространенность этого феномена этнологи объясняют следующим образом. По мнению Л.Е. Куббеля, «основной смысл употребления принципов родства и выражающих их терминов в применении к отношениям власти и властвова­ния, потестарным отношениям, заключен в том, что именно они определяют и обусловливают самым доступным массо­вому сознанию этого типа общественного развития способом равноправное (или, наоборот, неравноправное) членство в данном обществе, делая индивида в конечном счете субъек­том или объектом власти. Универсальность этих принципов... очень скоро привела к искусственному конструированию род­ственных связей, к возникновению фиктивного родства»35. Другие исследователи также отмечают, что именно благода­ря генеалогии (иногда фальсифицированной) легализуются политические связи по восходящей и нисходящей линиям. Объясняется это тем, что в архаическом обществе человек, лишенный генеалогии — «без роду, без племени» — не мог считаться равноправным, а тем более привилегированным членом коллектива36.

- 88 -

А.Е. Пресняков впервые обратил внимание на особое по­ложение княжеского кормильца (с XIII в. — «дядьки»), стояв­шего с князем во главе дружины. Первый известный летописям кормилец — Асмуд: «...а Олга же бяше в Киеве съ сыномъ своимъ детьскомъ Святославомъ и кормилецъ его Асмудъ». Асмуд упоми­нается и далее с воеводой Свенельдом: «...кормилец бе его Асмуд и воевода бе Свенелдъ... и рече Свенелдъ и Асмудъ: князь уже по- чалъ, потягнете, дружино, по князе»3. Иногда одно и то же лицо называется воеводой и кормильцем: при Владимире исследова­тели указывают на Добрыню, его родного дядю по матери, ру­ководителя его первых выступлений, Новгородского посадни­ка38. Далее: «...и бе у Ярослава кормилецъ и воевода именемъ Буды [Блуд]». Кормильцем считают исследователи воеводу-тысяцко­го Георгия Симоновича: «...и бысть посланъ отъ Владимера Мо­номаха въ Суздальскую землю сий Георгий, дасть же ему на руце сына своего Георгия»39. Дальнейшие летописные примеры также показывают, что кормильцы-дядьки часто находятся не только при малолетних князьях, но и при взрослых, притом со значи­тельным политическим влиянием. Такова, например, фигура Свенельда. Как отмечает А.Е. Пресняков, «при Святославе ви­дим его в положении почти соправителя. Как «“воевода отень” он стоит до такой степени рядом с князем, что имя его находим вместе с княжим в договоре Святослава с Цимисхием»40. Именно это обстоятельство послужило А.П. Толочко главным аргументом для вывода о том, что Свенельд был диархом-соправителем Свя­тослава41. Главным же, на наш взгляд, является вывод, сделан­ный еще А.Е. Пресняковым о том, что «основой политического влияния педагогов-нутриторов-кормильцев надо признать связь искусственного родства, придававшую кормильцу по отноше­нию к питомцу влияние, аналогичное родительской опеке»42.

В cовременной отечественной литературе на данный ас­пект складывания отношений внутри правящей элиты обрати­ли внимание в первую очередь этнографы, находя типологи­ческие соответствия между институтом кормильства/аталыче- ства в разных странах43. Этот институт, впервые описанный в XIV в., был широко распространен на Северном Кавказе и в Дагестане в XIV—XIX вв. Известно кормильчество в Польше, Чехии, а также в Германии Х—ХI вв. М.О. Косвен показал су­ществование аталычества у знати раннесредневековых кельтов

в Ирландии, Шотландии, Уэльсе, а также Исландии и некото­рых других европейских странах44. В период римского завоева­ния оно было известно галлам, а во II в. до н. э — III в. н. э. — правящей династии Боспорского царства в Крыму. Не случайно исследователями отмечено, что некоторое сходство с кормиль- ством имеет обычай вассалов посылать своих детей заложника­ми ко двору правителя, где их воспитывали в соответствующем духе. В этом свете и сообщения летописей о киевских князьях, в дружинах которых были представители старой знати, выглядят более органичными45. Г.Г. Литаврин также указывает на катего­рию знатных лиц в административном аппарате раннесредне­вековой Болгарии, которая обозначалась термином «вскормлен­ники» хана, то есть «питомцы», связанные с ним узами личной преданности и имевшие какое-то отношение к управлению сла­вянскими провинциями46.

Исследователи справедливо отмечают, что кормильство упрочивало связи между правителями и их вассалами и способ­ствовало внедрению княжеского рода в среду вассальной зна­ти, где княжичи-«кукушата» постепенно вытесняли знатные элементы других родов. Вместе с тем сыновья князей росли чу­жими друг другу и под влиянием своих «кормильцев» вступали в распри47. Хотя тот же А.Е. Пресняков указывал и на обратную сторону этого явления. Он писал: «Стремление князей Рюрико­вичей монополизировать в своих руках княжую власть не дало на Руси кормильству развиться в крупную политическую силу. Те ростки, из которых у франков с развитием майордомата поднялась династия Каролингов... у нас заглохли без круп­ных результатов»48.

Таким образом, кормильству было предуготовано выпол­нять важнейшие функции политико-правовой системы: интег­ративные и адаптивные. По форме кормильство уподоблялось отношениям кровного родства, по содержанию же это был один из важных системообразующих институтов внутри складываю­щейся политической элиты, который скреплял, дублировал или замещал кровно-родственные связи. Его «конформистская» сущность в период бурного политогенеза выступает со всей очевидностью.

Отвечая на вопрос, как реально распределяется полити­ческая власть между различными социальными группами, не­

обходимо обратиться к рассмотрению особенностей формиро­вания дружинной организации. Многие исследователи отмеча­ют, что в борьбе за сохранение баланса сил лидеры стремятся связать себя с теми, кто готов был исполнять их волю и безого­ворочно идентифицировать себя с ними, не претендуя в то же время на их должность. Но оценки этого феномена даются самые разные — от режима военной банды49до класса, совпадающего с административным аппаратом50, — что и послужило некото­рым исследователям основанием для обозначения стадии ранне­го Древнерусского государства X в. как «дружинной»51. Разницу исследователи совершенно справедливо видят в том, что в отли­чии от простой банды, требованиям которой подчиняются по принуждению, государственному органу начинают подчиняться добровольно, так как признают эту власть легитимной. Возника­ет «рациональный» тип господства, основанный на осознанном убеждении в законности установленных порядков, в правомоч­ности и авторитете органов, призванных осуществлять власть52.

Несмотря на то, что дружина набирается и строится не по родовому принципу, а по принципу личной верности, нахо­дится вне общинной структуры общества, она является своеоб­разной военной общиной, которой руководил князь — первый среди равных. Ее двоичная иерархическая структура: старшая дружина (княжие мужи, члены государственного, военного и хозяйственного управления) и младшая дружина (лица низшей государственной, военной и дворцовой службы) — исследова­на достаточно полно53. Но далеко не все аспекты данной про­блемы можно считать исчерпанными.

В делении дружины на старшую и младшую исследователи справедливо усматривают потребности политической системы в организации структуры административного управления. К этому следует добавить, что этнологи на широком сравнительно-ис­торическом материале отмечают дублирование статусно-возра­стных структур общины в иерархических системах управления ранних государств54. Кроме того, В.М. Мисюгиным убедительно показано, что «в переходный период от доклассового к классо­вому» повсеместно складывается ситуация, аналогичная той, что наблюдается в странах африканского региона: наследова­нию по правилам линейного кровного родства предшествовало наследование группой «социальных сверстников», то есть «прин­

цип смены социально-возрастных статусов доклассового обще­ства» полностью сохранялся55.

Так, в среде младшей дружины Древней Руси хорошо за­метны подобные различия: «детские», являясь свободными вои­нами, обладали более высоким статусом, чем «отроки» — слуги, занятые по хозяйству. По летописи выявляется иноземное про­исхождение некоторой части отроков. Например, отроки князя Бориса Георгий и Моисей были уграми56, а отрок Владимира Мономаха Бяндюк — из половцев57. Симптоматично, что в ста­рославянском, чешском и словацком языках слово «отрок» озна­чало «раб»58. Иными словами, отроки как чужаки, лишенные ге­неалогии, не могли обладать равным статусом с детскими, так как понятия «родственник» и «человек» совпадали в архаичес­ком обществе Древней Руси. Отроками позднее стали обзаводиться и бояре. Детские же, напротив, сами имели шанс «дорасти» до «старейшей» дружины, то есть до боярского статуса59.

Одним из дискуссионных продолжает оставаться вопрос об основании экономических отношений между старшей дру­жиной и князем. Как представляетя, говорить о земельной ос­нове этих отношений применительно к концу Х—XI вв. нельзя. В отечественных исследованиях наблюдается необоснованная, на наш взгляд, экстраполяция летописных сведений о княжеских и боярских земельных владениях XII—XIII вв. на весь XI в. и даже конец Х в.60 Часто наблюдается тенденция к удревнению княжеского и боярского землевладения даже у тех исследовате­лей, которые критически оценивают отсутствие для этого ос­нований в более ранних отечественных трудах61. Убедительней, на наш взгляд, выглядит мнение И.Я. Фроянова, который по­лагает, что «передача в кормление городов и сел носила незе­мельный характер. Ведь передавалась не земля, а право сбора доходов с жившего на ней населения. Стало быть, вассалитет, строящийся на пожаловании кормлений, не имел феодального содержания, поскольку был лишен земельной основы»62.

Пытаясь ответить на вопрос о том, почему отношения, основанные на земельных пожалованиях, развивались слабо, следует указать на несколько своеобразное представление о соб­ственности на землю, сложившееся в Древней Руси. Согласно С.М. Соловьеву, «земли было слишком много, она не имела ценности без обрабатывающего ее народонаселения; главный

доход князя, который, разумеется, шел преимущественно на содержание дружины, состоял в дани, которую князь собирал с племен и которая потом продавалась в Грецию»63. С одной стороны, земля имелась в изобилии, с другой — ощущался по­стоянный дефицит в освоенных участках. При таких условиях земельные пожалования были в значительной степени бессмыс­ленными. Их границы невозможно было четко закрепить. Воз­можно, это еще одно обстоятельство, по причине которого в Древней Руси долгое время не развивались «классические» по­земельные феодальные отношения. Как полагает Б.Н. Флоря, «деревенские общины — объект централизованной эксплуата­ции со стороны воинов, объединенных в составе военной кор­порации особого типа — так называемой “большой дружины”, являвшейся одновременно и главной военной силой, и адми­нистративным аппаратом... В рамках такой модели централизован­ная эксплуатация оказывалась и единственной формой эксплуата­ции общинников, и ведущей формой экплуатации в целом»64.

«Сущность феодальной собственности на землю, — пишет А.Я. Гуревич, — это власть феодала над людьми, ее населяющи­ми; под вещной, экономической формой скрывалось личное отношение»65. Следовательно, право князя как верховного соб­ственника земли проявлялось в возможности управлять «управ­ленцами»: передавать специальным уполномоченным лицам права сбора дани с тех или иных земель. Представляется, что только в этом смысле уместно говорить о становлении верхов­ной собственности государства на землю. А поскольку в раннем Средневековье военно-служилая знать и государственный ап­парат в основном совпадали66, в новейшей литературе предла­гается определение периода становления Древнерусского госу­дарства как «дружинного»67, что не может вызывать принципи­альных возражений, если речь идет о времени не позднее прав­ления Владимира Святославича. Соответственно, политико-пра­вовой режим, при котором дружина занимает одну из главных ролей в формировании и реализации основных направлений политики и права, следует считать традиционным68.

Чтобы понять специфику отношений внутри правящей группы, следует обратиться к более глубокому анализу разли­чий в юридических основаниях вассалитета (как системы отно­шений личной зависимости, основанной на договоре) и мини-

стериалитета (как службы недоговорного характера). В литерату­ре отмечается, что отношения вассалитета и подданства-мини- стериалитета являются взаимосвязанными, но все же разными формами господства и подчинения внутри правящей элиты, а также между феодалами и государством69.

Н.Ф. Колесницкий, характеризуя взаимоотношения вассали­тета и министериалитета в Западной Европе, отмечает, что в Гер­мании королевская власть использовала государственный мини- стериалитет как средство, чтобы «создать себе искусственную опо­ру», ибо «он давал то, чего не могла дать ленная система: верных королевских слуг, связанных с монархом узами личной зависимо­сти и служивших ему в силу своего зависимого положения»70.

Преобладание подобного типа отношений некоторые ис­следователи наблюдают в Византии. Как отмечал А.Я. Гуревич, Византия не знала феодального договора, принципа вассальной верности или групповой солидарности пэров. «Вместо тесных “го­ризонтальных” связей между лицами одинакового статуса пре­обладали “вертикально” направленные отношения подданных к государю»71. В.Б. Кобрин и А.Л. Юрганов считают, что типологи­чески русский вариант самодержавия близок византийскому72. Конечно, уместно говорить лишь о схожести, но не о тождестве сущности самодержавия в Древней Руси и Византии, как это иногда утверждается в литературе73. Ведь содержание понятия «самодержец» в Византии и на Руси не было равнозначным уже в теории, что можно считать убедительно доказанным74.

Здесь, как представляется, нельзя упускать из вида одну важную особенность: влияние идеологического фактора на скла­дывание вертикальных связей. Древнерусское государство, вой­дя в качестве субцивилизационной структуры в состав восточ­но-христианского мира, с самой ранней стадии своего разви­тия выстраивало отношения внутри административного аппа­рата по-иному, нежели это происходило в государствах запад­но-европейского региона. «Опираясь на представление о верхо­венстве государства над людьми и классами, заложенное в рим­ско-византийском праве, [эти] монархи обретали господство над всеми своими подданными от знати до простолюдинов»75. Именно в силу своей приверженности православной идеоло­гии, неотъемлемой частью которой являлась имперская докт­рина власти76, формирующаяся древнерусская государственость

старалась опереться не на отношения договора между вассалом и сюзереном, а на отношения «вручения себя» подданных мо­наршей воле.

Архетипическая обусловленность моделей обоих типов от­ношений исследована Ю.М. Лотманом. Он указал на глубин­ные, ментальные связи между различными способами установ­ления отношений «вертикальной» зависимости в обществе и соответстующей им религиозной ориентации.

По мнению известного культуролога, «сложившееся двое­верие (сосуществование языческого и православного мировоз­зрений. — И. Ф.) давало две противоположные модели обще­ственных отношений в Древней Руси. Нуждавшиеся в оформле­нии отношения князя и дружины тяготели к договорности», тогда как православная доктрина требовала установления отно­шений безусловного подданства, при которых отношения меж­ду властью и подчиненными не получают характера эквивален­тности77. Господством архетипической модели «договора» в За­падной Европе отчасти можно объяснить тот факт, что здесь «передаточное звено» как проводник государственной полити­ки рано становится равноправным субъектом собственности78.

Представляется важным отметить возрастающий интерес исследователей к проблеме «вертикальных» связей в админист­ративном аппарате. Ушедший было с исторической сцены тер­мин «клиентела» вновь включается в круг современных полити­ческих понятий. Еще М. Вебер в своем сравнительно-историчес­ком анализе политического господства использовал понятие «пат­римониальная бюрократия», сочетающее в себе элементы двух основных типов господства — «традиционного» и «легального». При этом подразумевалось наличие функционального аппарата господства, руководствующегося правом, которое устанавливает господин79. Как верно отмечается в литературе, клиентела ухо­дит корнями в догосударственные отношения обмена деятельно­стью, в практику престижного поведения. Но трудно согласиться с автором, разрабатывающим эту проблему на современном оте­чественном материале, что клиентела как феномен исторически связана с представлением о договорной, условной природе от­ношений и является однотипным явлением с вассальной систе­мой Средневековой Западной Европы80. Нам представляется, что в паре «патрон — клиент» преобладают отношения безусловной

личной зависимости, приближенной к понятию подданства-ми- нистериалитета или «вручения себя», и это особенно характерно для периода становления политико-правовой системы Древней Руси. В другом автор совершенно прав: будучи патриархальным институтом, клиентела компенсировала разрушавшиеся тради­ционные коммуникативные структуры81.

Исследуя особенности формирования и функционирования политико-правовой системы Древней Руси, нельзя оставить в стороне ее религиозно-идеологическую составляющую. Несмот­ря на такой существенный признак традиционной политической системы, как синкретичность, нераздельность власти, в изучае­мый период заметно усиление функциональной специализации всех отраслей политической деятельности, в том числе выделе­ние религиозно-идеологической. Значение сакрализации долж­ности вождя для окончательного оформления этого политико­правового института сегодня подчеркивается в новейшей лите­ратуре82. При этом отмечается, что на ранних стадиях государ­ственного развития значение религиозной, сверхъестественной санкции отношений властвования стремительно растет83.

Выше уже отмечалось, что сама этимология слова «князь» указывает на совмещение им в догосударственный период фун­кций светского и духовного правителя. Как подчеркивают ис­следователи, современники и в X—XI вв. придавали некоторым древнерусским князьям качества волшебников, но реально кня­жеская власть со времени образования государства была отделе­на от культа84. Обращалось внимание также и на то, что по араб­ским источникам сакральный компонент власти в Древней Руси обладал приоритетом перед светским. По этому поводу О.М. Раповым было сделано вполне логичное предположение о том, что «перед принятием христианства в восточно-славянс­ком обществе имело место разделение власти между жрецом- знахарем и князем-правителем. Это обстоятельство должно было привести к серьезному конфликту в период становления фео­дального строя, когда на первое место в стране выдвигался вер­ховный правитель, а служителям культа в этой общественной структуре была отведена лишь подсобная, подчиненная роль»85. О силе политического влияния языческих жрецов писал акаде­мик Б.А. Рыбаков в своем фундаментальном труде «Язычество Древней Руси», и, как полагает А.А. Вишневский, имеющиеся

сведения (например, события 1024 г., 1071 г.) позволяют зак­лючить, что власть волхвов вполне могла представлять собой реальную оппозицию княжеской власти. «В этой связи, — зак­лючает он, — принятие христианства приобретает особый смысл как попытка княжеской власти реструктурировать сложившую­ся политическую организацию в целях усиления княжеской влаги и ослабления политического влияния жречества»86.

Действительно, прежде чем христианство смогло проявить себя как элемент, стабилизирующий иерархию общественных ценностей, оно привлекло правящий слой новыми политичес­кими возможностями. Сила управленческого потенциала древне­русской церковной организации росла в связи с освоением ею новых земель и неизбежным управлением ими. Любой новый монастырь на окраине Древней Руси превращался не только в административный центр, но и в действенного коллективного пропагандиста мировой религии и идеи государственности.

Консолидирующую роль церкви прекрасно сознавали те представители государственной власти, которые претендовали на наследие единой раннефеодальной монархии XI в. Владимир Мономах предпринял даже попытку сделать духовенство непре­менным участником княжеских снемов. Именно в этом смысле исследователи толкуют предложение Мономаха Олегу Святосла­вичу в 1096 г.: явиться в Киев «пред епископы и пред игумены и пред мужи отец наших и пред людьми градскими»8"1. Сохранению политической роли Киева, за обладание которым боролись прак­тически все княжеские линии, несомненно, способствовало среди других факторов и наличие в нем митрополичьей кафедры.

При традиционном политическом режиме религия, с од­ной стороны, содействовала легитимации власти через вовле­чение части активного населения в политику, а с другой — служила важным средством отвлечения масс от политической деятельности и создания устойчивых сфер неполитической ре­гуляции. Пассивная подданическая культура — норма для тра­диционного политико-правового режима. Лишь в периоды внеш­ней военной угрозы или смены правителя те же религиозные институты и кадры могли стать организаторами масс и обеспе­чить политическую поддержку власти.

Подводя итоги изучению особенностей формирования функциональной подсистемы, следует констатировать, что в

конце IX—XI вв. Древняя Русь находилась на стадии оформле­ния раннего государства — дофеодальной монархии. Формиру­ющийся государственно-административный аппарат практичес­ки совпадал в это время с дружинной организацией. Иерархия внутри политической элиты еще не имела устойчивого сюзере­но-вассального характера, так как не была основана на земель­ном пожаловании и опиралась на обычай воссоздания искусст­венного родства. Этот обычай, получая все более ощутимые по­литические коннотации, характеризовал специфику формиро­вания и распределения власти в обществе. Некоторые институ­ты политико-правовой системы Древней Руси (например, вое­воды-кормильцы) содержали в себе механизмы контроля за от­делением власти от общества, что обеспечивало ее постепен­ную ротацию. Лишь в конце XI в., с развитием земельной осно­вы отношений «вертикальной зависимости», то есть по мере генезиса феодализма, произошло некоторое сближение поня­тий сюзеренитета-вассалитета в Западной Европе и в Древней Руси. Религия же в этот период служила важнейшим модулято­ром политической активности.

2.

<< | >>
Источник: Фалалеева И.Н.. Политико-правовая система Древней Руси IX—XI вв. — Волгоград: Издательство Волгоградского государствен­ного университета,2003. — 164 с.. 2003

Еще по теме Особенности формирования и распределения политической власти:

  1. Методические основы анализа формирования и РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ФИНАНСОВЫХ РЕЗУЛЬТАТОВ ПОДРЯДНЫХ СТРОИТЕЛЬНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ МО РФ
  2. ГЛАВА 2. МЕТОДОЛОГИЯ АНАЛИЗА ФОРМИРОВАНИЯ И РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ФИНАНСОВЫХ РЕЗУЛЬТАТОВ В ПОДРЯДНЫХ СТРОИТЕЛЬНЫХ ОРГАНИЗАЦИЯХ МО РФ
  3. ГЛАВА 3. ПРАКТИЧЕСКАЯ АПРОБАЦИЯ МЕТОДОЛОГИИ АНАЛИЗА ФОРМИРОВАНИЯ И РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ФИНАНСОВЫХ РЕЗУЛЬТАТОВ ВОЕННО-СТРОИТЕЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ НА ПРИМЕРЕ ФАКТИЧЕСКИХ ДАННЫХ
  4. Особенности политического развития Руси в XII–XIV вв.. Владимиро-Суздальское н Галицко-Волынское княжеств
  5. Гордейко Сергей Васильевич. АНАЛИЗ ФОРМИРОВАНИЯ И РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ФИНАНСОВЫХ РЕЗУЛЬТАТОВ ГОСУДАРСТВЕННЫХ УНИТАРНЫХ ПРЕДПРИЯТИЙ В СОВРЕМЕННЫХ УСЛОВИЯХ (НА ПРИМЕРЕ СТРОИТЕЛЬНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ). Диссертация на соискание ученой степени кандидата экономических наук. Москва - 1997, 1997
  6. Профессиональная деятельность журналиста информационного агентства: особенности формирования
  7. ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ УСТАВНОГО КАПИТАЛА КОРПОРАЦИЙ В РАЗЛИЧНЫХ ПРАВОВЫХ СИСТЕМАХ
  8. 15.1. Особенности информационных правоотношений, возникающих при формировании архивов, распространении и потреблении архивной информации
  9. Концепция отказоустойчивой распределённой структуры АИУС
  10. Процесс по политическим делам
  11. МЕЖДУНАРОДНЫЙ ПАКТ О ГРАЖДАНСКИХ И ПОЛИТИЧЕСКИХ ПРАВАХ
  12. 56) Изменения в гос-политическом устройстве России в результате революции 1906-1907 г.г.
  13. 5. права орг. власти
  14. Н.В. КРЫЛ ЕНКО. ОБВИНИТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ ПО НАИБОЛЕЕ КРУПНЫМ ПОЛИТИЧЕСКИМ ПРОЦЕССАМ. ЮРИДИЧЕСКОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО НКЮ СССР МОСКВА, 1937
  15. 13.4. Освещение деятельности органов государственной власти средствами массовой информации
  16. ТЕМА 3 - ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СТРОЙ И ПРАВО РУСИ В ПЕРИОД ПОЛИТИЧЕСКОЙ РАЗДРОБЛЕННОСТИ (УДЕЛЬНЫЙ ПЕРИОД) — XII – XIV вв.
  17. компетенция иных органов гос власти
  18. 91) Система высших и местных гос органов власти по Конституции СССР 1936г.
  19. 83) Высшие органы гос власти и управления СССР по Конституции 1924г.