<<
>>

16 Мир кочевников-скотоводов

Т. Дж. Барфилд

Бостонский университет

НОМАДНЫЙ ПАСТОРАЛИЗМ ВО ВНУТРЕННЕЙ АЗИИ

Пасторальный номадизм был преобладающим образом жизни в степях Внутренней Азии на протяжении большей части ее известной истории.

Хотя часто очерняемая внешними наблюдателями как примитивная, в действительности это была усложненная экономическая специализа­ция по использованию степных ресурсов. Тем не менее этот образ жизни был настолько чуждым для окружающих оседлых цивилизаций, что непонимание и неверное истолкование были неизбежны. История номадов и их связи с окружающими регионами основывались на том, что сами номады принимали без доказательств: их циклы движения, требования животноводства, экономические ограничения и основная политическая организация.

Пасторальный номадизм представляет обычно используемый тер­мин для формы подвижного животноводства, при которой семьи миг­рируют со своими животными с одного сезонного пастбища на другое в годовом цикле. Наиболее характерное культурное свойство этого экономического приспособления состоит в том, что номадные пасто­ральные общества приспосабливаются к требованиям подвижности и потребностям своего скота. Следует, однако, отметить, что номадизм, пасторализм и культура аналитически раздельны. Существуют пастухи, которые нс являются кочевниками (такие, как современные фермеры- животноводы), и номады, которые нс пасут скот (например охотники). Существуют также сообщества, в которых подвижные формы пасто- рализма представляют единственную экономическую специализацию, в которой отдельные пастухи или ковбои нанимаются, чтобы смотреть за животными (как случилось в Западной Европе или Австралии с раз­ведением овец и в Америках с разведением крупного рогатого скота). Когда скотоводство является профессиональной особенностью, твердо внедренной в окружающую оседлую культуру, отдельное общество пастухов никогда не существует.

Пасторализм Внутренней Азии традиционно зависел от использо­вания обширных, по сезонных пастбищ в степях и горах. Поскольку

Барфилд Т. Дж. / Мир кочевников-скотоводов, с. 415-441

415

416

Барфилд Т. Дж. люди не могли переваривать траву, разведение скота, который мог это делать, было эффективным способом эксплуатации энергии степной экосистемы. Стада состояли из ряда травоядных животных, в том чис­ле овец, коз, лошадей, крупного рогатого скота, верблюдов и иногда яков. Не существовало специализации по разведению отдельных ви­дов, которая развивалась среди бедуинов Ближнего Востока, разво­дивших верблюдов, и пастухов северных оленей в Сибири. Идеальным для Внутренней Азии было наличие всех видов животных, необходи­мых для обеспечения продовольствия и перевозок, так что семья или племя могли достичь самообеспечения при пасторальном производст­ве. Фактическое распределение животных в стаде отражало и экологи­ческие переменные, и культурные предпочтения, но их состав был, в основном, подобен, независимо от того, открытую степь или горные пастбища использовали номады. Изменения состава стада были осо­бенно частыми среди пасторалистов, которые эксплуатировали более маргинальные районы, где, например, козы выживали лучше, чем ов­цы, либо где засушливость способствовала разведению верблюдов, а не разведению лошадей.

Овцы были, несомненно, самыми важными с точки зрения пропи­тания животными н опорой пасторализма Внутренней Азии. Они дава­ли молоко и мясо для питания, шерсть и шкуры для одежды и жилищ и навоз, который можно было высушить и использовать в качестве топ­лива. Овцы быстро воспроизводились, и рацион их питания был самым изменчивым в степи. 11а Монгольском плато их насчитывалось от 50 до 60 % всех разводимых животных, хотя их численность уменьшалась в тех частях Монголии, где пастбища были бедны травами, таких, как засушливые пустыни, на больших высотах или на границах с лесами. Процент овец достигал своего максимума в стадах тех племен номадов, которые разводили овец для торговли мерлушками или продавали жи­вотных на мясо на городских рынках.

І Іапример, при одних и тех же экологических условиях в Кульде (XIX век) (долина Или) овцы состав­ляли 76 % стад у тюркских казахов, которые занимались торговлей мерлушками, по сравнению с 45 % в стадах монгольских калмыков, более ориентированных на продукты питания (Kτader 1955: 313).

Хотя овцы были более важны экономически, разводили еще и ло­шадей - предмет гордости у степных номадов. С самого начала тради­ционный номадизм Внутренней Азии определялся важностью верхо­вой езды. Лошади были жизненно необходимы для успеха номадных сообществ во Внутренней Азии, поскольку они обеспечивали быстрое передвижение на огромные расстояния, допуская связь и коопериро­вание среди народов и племен, которые, по необходимости, были сильно рассеяны. Степные лошади были малы и крепки, содержались на открытом воздухе всю зиму, обычно без фуража. Их использовали как второстепенный источник мяса, а кислое кобылье молоко (кумыс) был любимым напитком жителей степи. Лошади играли особенно

Мир кочевников-скотоводов 417

видную роль в военных подвигах номадов, придавая небольшим отря­дам подвижность и силу в битвах, которые позволяли наносить пора­жения намного превосходящим силам противника. Эти животные вос­певались в устных сказаниях Внутренней Азии, а принесение лошадей в жертву было важным ритуалом в традиционных религиях степняков. Человек на спине лошади стал истинным символом степного нома­дизма и как метафора силы вошел в культуры соседних оседлых со­обществ. Однако, в то время как некоторые антропологи определяли их как культуры, связанные с лошадьми, разведение лошадей никогда не было исключительным занятием какого-либо степного племени, несмотря на культурную и военную важность животных. Хотя не су­ществовало великих эпических поэм, посвященных овцам, мелкий скот был основой степной экономики, причем разведение лошадей было важным дополнением к этой более необходимой задаче (Bacon 1954; Eberhardt 1970).

Крупные животные типа лошадей и крупного рогатого ско­та требовали более влажных регионов для процветания.

По этой причине их численность была выше в тех частях степи, где бы­ли реки и ручьи и хорошие пастбища. Их также следовало пасти отдельно ог мелкого скота из-за разных привычек добывания пищи. Овцы и козы объедают траву слишком низко, и крупный скот не мог пастись после них. Поэтому для крупного скота должны резервироваться специальные пастбища; либо они должны пастись перед овцами и козами, если используется одна и та же область. В засушливых регионах, где лошадей и круп­ный рогатый скот разводить труднее всего, сильно возрастает поголовье верблюдов. Верблюды во Внутренней Азии обычно двугорбые, известные как бактрианы. В отличие от своих ближ­невосточных сородичей, верблюды бактрианы имели толстый волосяной покров, который позволял им переживать холодные зимы. Они были оплотом сухопутных караванных путей более 2000 лет, а их шерсть все еше остается высокоценным сырьем для производства тканей. Яки во Внутренней Азии относитель­но редки и обнаруживаются, главным образом, у Тибетской границы. Они хороши только на больших высотах, но их можно скрещивать с коровой, чтобы получить гибрид (дзо в Тибете, хайнак в Монголии), который обладает большей терпимостью к более низким высотам, более послушен и дает больше молока.

Кочевая жизнь основывается на способности людей перемещаться со своими животными в процессе сезонной миграции. Кров и пред ме­ня домашнего обихода должны быть разборными и портативными. В )гом отношении нет ничего более поразительного, чем юрта, исполь­зуемая во всех евро-азиатских степях. Она состоит из набора складных деревянных решетчатых каркасов, которые устанавливаются в круг вокруг деревянной коробки. Изогнутые или прямые деревянные палки связываются на верху решетчатого каркаса и прикрепляются к круг- 14 Грииин

418

Барфилд Т. Дж. лому деревянному венцу, образуя полусферический или конический купол, в зависимости or угла, под которым изогнуты палки. Получае­мый таким образом каркас мало весит, но тем не менее исключительно прочей, и его нелегко сдуть ветру.

Зимой юр га покрывается толстыми матами из войлока, которые хорошо защищают от сильных морозов. Летом боковые войлочные маты снимаются и заменяются тростнико­выми матами, которые позволяют воздуху циркулировать. В древние времена юрты сооружались на больших повозках и перемещались го­товыми, но к средним векам эта практика стала относительно редкой. Однако использование колесных повозок для перевозки предметов, которые тянут волы или лошади, всегда было характерным для коче­вой жизни во Внутренней Азии, тогда как номады Ближнего Востока не использовали колесных повозок (Andrews 1973; Bulliet 1975).

В большинстве пасторальных обществ пастбища были в общем владении обширных родственных групп, тогда как животные — в лич­ной собственности. Номадные миграции на эти пастбища были не случайными, ио в пределах определенного диапазона пастбищ, к кото­рым группа имела досгуп. Там, где пастбище было надежным, номады стремились иметь только несколько фиксированных стоянок, на кото­рые они возвращались каждый год. Если были доступны только мар­гинальные пастбища, то миграционный цикл обнаруживал и более частое перемещение, и большее изменение мест расположения стоя­нок. В отсутствие внешней власти диапазон пастбищ определялся также силой родовой группы. Самые сильные племена и кланы предъ­являли нрава на лучшие пастбища в лучшее время года, более слабые группы могли использовать их только после того, как сильные группы уходили дальше. Для номадов время и пространство были связанными элементами: их заботило право использовать пастбище в определенное время или сохранять право собственности на фиксированные предпри­ятия, подобные колодцам; исключительное право собственности на землю само по себе имело малое собственное значение (Barth 1960).

Миграционный цикл пасторалистов Внутренней Азии состоял из четырех сезонных компонент, каждая из которых имела собственные характеристики. Континентальный климат региона характеризуется температурными экстремумами; а зима является самым неприятным временем года.

Расположение мест зимних лагерей было, таким обра­зом, важным для выживания, поскольку они должны были обеспечи­вать и укрытие от ветра, и необходимые пастбища. Будучи однажды выбранными, зимние лагеря имеют тенденцию оставаться неизменны­ми в течение сезона. Благоприятными стоянками могут быть низколе- жащие горные долины, поймы рек и низины в степи. Утепление юрты войлоком и гладкая круглая форма обеспечивали достаточную защиту от сильных ветров даже при чрезвычайно низких температурах. По­скольку использование заготовленного фуража было редким или во­обще отсутствовало, наличие зимнего пастбища устанавливало предел

Мир кочевииков-скотоволов 419

па общее количество животных, которые могли быть разведены. Не защищенные от ветра области, свободные от снега, были предпочти­тельны, но если почва имела снежный покров, лошади должны быть освобождены, чтобы разбивать копытами ледяную корку и открывать пастбище под ней. Область могла затем использоваться другими жи­вотными, которые нс могли пастись через снег. Зимние пастбища обеспечивали лишь минимум средств пропитания, и под открытым небом скот значительно терял вес.

После таяния снегов, под весенними дождями новые пастбища расцветали. Хотя в другие сезоны года большая часть степи была бу­рой и безводной, весной огромные просторы превращались в мягкие зеленые ковры, испещренные красными маками. Группы лагерей ши­роко рассеивались но степи, чтобы воспользоваться преимуществами обильных пастбищ. Углубляясь в эти луга, номады приближались к сезонно существовавшим объемам талого снега в низколежащих мес­тах. чтобы напоить своих лошадей и скот. На таких пастбищах овец вообще не нужно было поить, так как они получали необходимую вла- ιy из травы и росы. Животные, ослабевшие после зимнего холода и голода, начинали восстанавливать свой вес и энергию. Весной начи­нался окот и появлялось свежее молоко. Взрослых животных стригли. Хотя обычно это время считалось лучшим, всегда существовала веро­ятность бедствия, если на степь налетала неожиданная снежная ме­тель, и степь покрывалась льдом. В этих условиях много скота, осо­бенно новорожденного молодняка, быстро погибало. Такой случай мог наблюдаться один раз в поколение, но он мог нанести урон пастораль­ной экономике на годы вперед.

Передвижение на летние пастбища начиналось, когда весенние травы высыхали, а водоемы испарялись. Номады, использующие пло­скую степь, могли перемещаться на север, в более высокие широты, тогда как номады вблизи гор могли двигаться вверх, где пастухи встречали «вторую весну». В летних лагерях животные быстро наби­рали вес. Кобылиц доили, чтобы приготовить кумыс - умеренно опья­няющий напиток, любимый номадами Внутренней Азии. (Более силь­ные алкогольные напитки покупались в оседлых сообществах.) Избы- точное молоко от других животных, главным образом, овец, перераба­тывалось в йогурт, а затем высушивалось в твердые, как камень, ша­ры. которые употреблялись в пищу зимой. Шерсть овец, коз и верб­людов очищалась и скручивалась в нить, которая затем использова­лась для изготовления веревок либо красилась и сплеталась в коврики, седельные сумки или узелковые ковры. Большое количество овечьей шерсти оставлялось для изготовления войлока, производство которого заключалось в отбивании шерсти, поливании ее кипятком, а затем в ее прокатывании взад и вперед, пока не сплетутся волокна, образовав ткань. Войлок мог быть украшен нанесением слоя окрашенной шерсти на поверхность перед прокатыванием. Тяжелые войлочные полосы,

420 Барфилд Т. Дж.

изготовленные из грубой шерсти, использовались для покрытия юрт, тогда как более тонкая шерсть, состригаемая с ягнят, использовалась для изготовления плащей, зимних сапог или седельных попон.

Летний лагерь оставлялся с началом холодной погоды, когда но­мады начинали возвращение на зимние квартиры. Осень была време­нем овечьих «свадеб», чтобы окот пришелся на весну, так как у при­плода, выпавшего из сезона, наблюдалась высокая смертность. Те но­мады, которые использовали заготовленный фураж, могли снизить падеж скота в это время, но более обычная стратегия заключалась в том, чтобы держать животных на подножном корме вдали от зимнего лагеря (чтобы сберечь близлежащие пастбища на самые тяжелые вре­мена). В областях, где номады не могли продавать своих животных на оседлых рынках, они резали скот и коптили мясо на зиму, особенно когда зимние пастбища были ограниченны. Вообще говоря, номады старались сохранять как можно больше живых животных, так как в случае бедствия, когда половина стада терялась вследствие морозов, засух или болезней, владелец 100 животных мог восстановить стадо намного быстрее, чем владелец 50 животных. Осень также традицион­но была временем, в которое номады предпочитали делать набеги на Китай и другие оседлые регионы, поскольку их лошади были сильны­ми, работа пастбищного цикла была, в основном, завершена, а земле­дельцы собрали урожай. Эти набеги обеспечивали номадов зерном, что помогало им пережить зиму.

Годовой миграционный цикл требовал мобильности, но переме­щения происходили в фиксированном диапазоне. Однако способность легко перемещать стада и семьи имела существенное политическое значение. Когда номадам угрожало нападение со стороны оседлых армий, они исчезали, так что захватчик не находил ничего кроме пус­той равнины с облаком пыли на горизонте. Когда захватчик уходил, номады возвращались. В более экстренных случаях номады использо­вали свою мобильность, чтобы эмигрировать из региона полностью, а не оставаться под контролем другого кочевого племени. Целые наро­ды перемещались на сотни и даже тысячи миль в другие места, где они основывали новые миграционные сферы. Такие массовые пере­движения неизбежно перемещали другие племена, приводя к вторже­ниям номадов в области оседлых народов на границе степи. Такими крупномасштабными были результаты поли гических решений племе­ни найти новый дом, а не воевать за старый. Они не были следствием голодания овец и поиска новых пастбищ.

ПЛЕМЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ

На территории всей Внутренней Азии исторически известные пасто- ралиегы разделяли аналогичные принципы организации, чуждые оседлым обществам. Хотя известно, что детали менялись, полезно, тем не менее, кратко проанализировать социальный мир степи, чтобы объ-

Мир кочевников-скотоводов 421

яснить некоторые концепции (понятия), которые номады принимали без доказательств в своей повседневной жизни.

Основной общественной единицей в степи была семья (хозяйство), обычно измеряемая количеством шатров. Родовые родственники де­лили общее пастбище и ставили совместные лагеря, когда было воз­можно. Описание структуры калмыцкой семьи, выполненное Аберле, было типичным идеалом для Внутренней Азии:

«Обширная семья может состоять из нескольких поколений единокровных родственников-мужчин, связанных более или менее близко происхождением, вместе с женами и несовершен­нолетними детьми, и возглавляться старшим мужчиной из старшей семьи. После женитьбы сын может потребовать свой скот и уйти, но в идеале он должен оставаться со своим отпом и братьями. Уход есть признак трудностей между родственника­ми. Существует тенденция, согласно которой обширные семей­ные стада находились в общей собственности как можно доль­ше» (Aberle 1953: 9).

Группы в лагерях, состоящие из больших семей, были хорошо при­способлены к пасторальному производству. Один человек нс мог управлять отдельными стадами крупного и мелкого скота без помощи. Поскольку пастбище было в общем владении, а пастух мог эффективно наблюдать за сотнями животных, индивидуальный скот объединялся в одно большое стадо. Подобным образом большие семьи облегчали женщинам выполнение совместных работ, таких, как переработка мо­лока или изготовление войлока. Но мужчина всегда был ответственен за свой скот, и, если он не был согласен с его содержанием, он имел право покинуть лагерь и уйти в другое место. Большие группы также обеспе­чивали защиту от воровства и союзников в спорах с другими группами.

Состав групп в лагерях отражал стадии в развитии домашних хо­зяйств. Независимое домашнее хозяйство начинало существовать по­сле заключения брака, когда мужчина обычно получал свою долю ста­да, а женщина получала свой собственный шатер, но ему недоставало скота и рабочей силы, чтобы быть полностью автономным. В течение периода помолвки молодые мужчины иногда приходили к невестам и жили с их родственниками, но обычно пара после заключения брака жила в лагере отца мужа. Когда рождались дети и увеличивалось ста­до. семья все больше становилась независимой (самостоятельной), но когда дети достигали брачного возраста, значительный процент скота домашнего хозяйства расходовался на свадьбы и предупреждающее наследство. Каждый сын получал свою долю стада в зависимости от полного числа братьев, причем одна доля оставалась родителям. Са­мый младший сын в конечном счете наследовал родительское хозяй­ство вместе со своей собственной долей — форма социального обеспе­чения для его родителей. Хозяйство старшего в семье, в связи с этим, повышало свое влияние, поскольку мужчина мог рассчитывать на

422

Барфилд Т. Дж. поддержку и груд своих взрослых сыновей и их семей. Развитие цикла хозяйства обычно ограничивалось количеством братьев и их сыновей, причем смерть братьев влечет за собой распад группы (Stennιng 1953).

Большая семья была культурным идеалом и имела много эконо­мических преимуществ, но ее нелегко было поддерживать, поскольку большие группы были внутренне нестабильны. Поскольку индивиды владели своими собственными животными и могли отделяться от группы, если она их не удовлетворяла, кооперация была доброволь­ной. В то время как братья обычно поддерживали достаточную соли­дарность в управлении стадом, их собственные сыновья, группы двоюродных братьев не могли сделать этого. Также трудно было со­хранить большие семьи в целости, если количество животных, кото­рыми они владели, возрастало сверх допустимой нагрузки на местное пастбище. Приспосабливаемость номадного пасторализма основыва­лась на гибкости передвижения, и попытка удержать слишком много людей или животных в одном месте уменьшала его жизнеспособность. Когда местное пастбище было недостаточным, некоторые семьи могли мигрировать в другие районы, сохраняя политические и социальные связи, но не проживая больше вместе.

Женщины имели большее влияние и автономность, чем их сестры в соседних оседлых обществах. Среди политической элиты обычным было многоженство, но каждая жена имела собственную юрту. Было невозможно практиковать формы уединения, такие обычные во мно­гих оседлых азиатских обществах. Повседневная жизнь требовала от женщин играть более публичную роль в экономической деятельности. Хотя детали не могут быть подтверждены для всей истории Внутрен­ней Азии, большинство гостей делали комментарии, подобные ком­ментариям Иоганна де Плано Карпини - посланника Папы римского к монголам в13 столетии - в его «Истории Монгалов» (§ IV, II—III).

«Мужчины ничего не делают, за исключением стрел, а так­же имеют отчасти попечение о стадах; но они охотятся и уп­ражняются в стрельбе... И как мужчины, так и женщины могут ездить верхом долго и упорно. Жены их все делают: полушубки, платья, башмаки, сапоги и все изделия из кожи, также они пра­вят повозками и чинят их, вьючаг верблюдов и во всех своих делах очень проворны и скоры. Все женщины носят штаны, а некоторые и стреляют, как мужчины».

Даже если формальная (официальная) структура была сильно род­ственной по отцовской линии, женщины также участвовали в племен­ной политике. Структуры взаимных союзов между кланами давали женщинам важную структурную роль, связывающую племена друг с другом. Так, дочери, хотя и терялись для своей кровной семьи, тем не менее связывали ее с другими группами. Например, народ унгариты,

Мир кочевников-скотоводов 423

клан жены Чингисхана, любил объявлять, что его политическая сила заключается в силе брачных союзов, а не в военной силе:

«Они, наши дочери и дочери наших дочерей, которые ста­новясь принцессами в результате их браков, служат защитой против наших врагов, а с помощью просьб, с которыми они об­ращаются к своим мужьям, они получают благосклонность для нас» (Mostacrt 1953: 10; cited in Cleaves 1982: 16, η. 48).

Даже после смерти своего мужа женщина сохраняла значительное влияние через своих сыновей, а если те были юны, она часто действо­вала как законная глава семьи. Со времен хунпу во втором столетии до н. э. китайские политические отчеты регулярно описывали женщин из элиты в критических положениях во время конфликтов за наследо­вание лидерства. Лучший пример этого наблюдался в ранней монголь­ской империи, когда старшая жена «Великого хана» была обычным выбором на регентство во время междуцарствия.

Домашнее хозяйство (семья) и группа в лагере были наиболее важными элементами в повседневной жизни номада Внутренней Азии, но для того чтобы вести дела с миром за пределами стада, необходимо было организоваться в более крупные единицы. Политическая и соци­альная организация племени основывалась на вложенных родствен­ных группах, коническом клане. Конический клан был обширной род­ственной организацией по отцовской линии, в которой члены общей наследственной группы были ранжированы и сегментированы вдоль генеалогических линий. Более старшие поколения превосходили по рангу более молодые поколения точно так же, как более старшие бра­тья были выше по рангу, чем младшие братья. При расширении роды и кланы иерархически классифицировались на основе старшинства. Политическое лидерство во многих группах ограничивалось членами старших кланов, но от самого низшего до самого высокого все члены племени имели общее происхождение. Эта генеалогическая привиле­гия имела важное значение, поскольку она подтверждала права на па­стбища, создавала социальные и военные обязательства между родст­венными группами и устанавливала законность местной политической власти. Когда номады теряли свою автономию и попадали под власть правительств оседлых сообществ, политическое значение этой обшир­ной генеалогической системы пропадало, а родственные связи остава­лись важными лишь на местном уровне (Krader 1963; Lindholm 1986).

Однако эту идеальную концепцию племени было труднее опреде­лить точно на более высоких уровнях организации. Структура кониче­ского клана основывалась на ряде принципов, которые подвергались значительным изменениям и подтасовкам. Идеальные объяснения при­писывали лидерство старшинству и подчеркивали солидарность родст­венников по мужской линии против чужаков, но в мире степной поли­тики эти правила часто игнорировались или критиковались в погоне за властью. Племенные вожди набирали личных последователей, которые

424 Барфилд Т. Дж,

отрекались от своих собственных родственных связей, присягая на ис­ключительную верность своему патрону. Младшие линии продвига­лись вверх, убивая более старших конкурентов, причем эта практика была обычной во многих степных династиях. Подобным образом про­стые принципы наследственности по мужской линии, согласно кото­рым члены племени претендовали на наследование от общего предка, часто модифицировались, чтобы присоединить неродственных людей. Например, некоторые группы обосновывали свое включение тем, что их основатель был принят в племя, либо вследствие того, что группа их родственников имела исторические отношения клиентов с домини­рующим родом. Группы, имеющие родство по мужской линии, также имели связи, обусловленные перекрестными браками, которые созда­вали долгосрочные связи с другими кланами или племенами, с кото­рыми они могли заключать союзы даже против прямых родственников. По этим причинам вопрос, были ли когда-либо племена или племенные конфедерации поистине генеалогическими, привел к особенно резким дебатам среди историков (Tapper 1990). Часть проблемы была связана с тем, что не делалось различие между племенем, которое было неболь­шим элементом объединения, основанного на генеалогической модели, и племенной конфедерацией, которая содержала много племен, образуя надплеменное политическое образование. Поскольку племенные сис­темы Внутренней Азии использовали сегментарные строительные бло­ки на местном уровне, с последовательно все большими элементами объединения, вводящими больше людей, предполагалось, что каждый более высокий уровень был просто продуктом одних и тех же самых принципов, применяемых ко всевозрастающему количеству людей. Однако редко это было справедливо. «Фактические» родственные свя­зи (основанные на принципах наследования и присоединения в резуль­тате браков или принятия) были эмпирически очевидны только в пре­делах меньших элементов племени: нуклеарных семьях, расширенных домашних хозяйствах и местных (локальных) родах. На более высоких уровнях объединения кланы и племена поддерживали связи больше политического происхождения, в которых генеалогические связи игра­ли лишь несущественную роль. В могущественных кочевых империях организация составных племенных групп была обычно продуктом ре­организации, вызванной разделением сверху донизу, а не следствием родства (союза) снизу вверх.

Конечно, было возможно, что политическая структура, основанная на родстве, существовала только в умах участников. Например, среди пуэров Восточной Африки не было постоянных лидеров (вождей). Фракции организовывались на основе сегментированной оппозиции, в которой индивид поддерживает более близкие по родству группы про­тив более дальних родственников. Компания братьев в оппозиции к своим двоюродным братьям в семейных конфликтах могла объеди­ниться с ними в борьбе против чужаков. В случае вторжения другого

Мир кочевников-скотоводов 425

племени враждующие роды и кланы могли объединиться, чтобы на­нести поражение агрессору, и возобновить свой внутренний конфликт, когда враг разбит. Сегментарная оппозиция, в частности, хорошо под­ходила пасгоралистам, поскольку она направляла экспансию против чужаков в пользу всего племени. Однако среди номадов Внутренней Азии сегментарная структура была более чем мысленной конструкци­ей, она укреплялась постоянными вождями, которые обеспечивали руководство и внутренний порядок для родов, кланов и целых племен. Такая иерархия руководящих постов выходила далеко за пределы по­требностей простого пасторализма. Это была цен ιрализоваиная поли­тическая структура, которая, хотя все еще основана на идиоме родст­ва, была намного сложнее и мощнее, чем наблюдаемые у номадов в других регионах (Sahlins 1960).

В заключение следует сказать, что родство играло свою самую важную роль на уровне семьи, рода и клана. Элементы организации на племенном уровне или надплеменном уровне были более политиче­скими по природе. Племенные конфедерации, сформированные по­средством союза или завоевания, всегда содержали неродственные племена. Однако идиома родства оставалась общеупотребительной при определении законности руководства в пределах правящей элиты, созданной номадной империи, поскольку существовала долгая куль­турная традиция среди племен центральной степи брать руководство из одного династического рода. Отклонения от этого идеала маскиро­вались подтасовыванием, искажением или даже изобретением генеа­логий, которые обосновывали изменения статус-кво. Могущественные индивиды смотрели на предков ретроактивно и выдвигали за счет по­нижения элиты и «структурной амнезии» преданные забвению генеа­логически старшие, но политически слабые линии наследования. Эта традиция давала династии беспримерной продолжительности. Прямые наследники основателя империи Хунну Модэ правили степью 600 лет с большим или меньшим умением, прямые наследники Чингисхана — 700 лет, а единственная непокоренная тюркская династия властвовала в Оттоманской империи более 600 лет. Однако эта иерархическая тра­диция не разделялась всеми номадами Внутренней Азии; номады в Маньчжурии традиционно отвергали наследственное право занятия престола и избирали своих вождей на основании их талантов и спо­собностей. Даже в центральной степи племена-завоеватели могли из­бавиться от всех старых обязательств посредством продвижения себя к власти, после чего они уничтожали своих соперников или вытесняли их на маргинальные территории.

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ КОЧЕВНИКОВ И ГРАНИЦА

Возникновение номадной государственности, оказывается, построено на противоречиях. На вершине кочевой империи существует органи-

426

Барфилд Т. Дж зованное государство, руководимое самодержцем, но оказывается, что большинство членов племени сохраняют свою традиционную полити­ческую организацию, которая основывается на родственных группах различных рангов - линиджах, кланах, племенах. В экономической сфере существует аналогичный парадокс — не существовало экономи­ческого фундамента государства, поскольку общество было основано на экстенсивной и недифференцированной хозяйственной системе. Для разрешения этих противоречий были предложены две серии тео­рий, которые должны были показать, что племенная форма - это толь­ко оболочка для государственности либо что племенная структура ни­когда не ведет к настоящему государству.

На основании своих наблюдений среди казахов и киргизов в XIX в. В. В. Радлов рассматривал политическую организацию у нома­дов как копию локального политического поведения на более высоких уровнях иерархии. Основная скотоводческая единица составляла серд­цевину как экономики кочевого общества, так и его политики. Разли­чия в богатстве и власти внутри этих малых групп позволяли опреде­ленным людям претендовать на высокие позиции; они улаживали конфликты внутри группы и организовывали ее для защиты или напа­дения на врагов. Радлов рассматривал рост более крупных единиц как попытку честолюбивых влиятельных индивидов объединить под сво­им контролем возможно большее число номадов. Это в конечном сче­те могло привести к кочевой империи, но власть степного автократа была исключительно личной. Она определялась его успешной мани­пуляцией силой и богатством в пределах сложной племенной сети. Такой правитель был узурпатором власти, а после его смерти создан­ная им империя снова распадалась на составные части (Radloff 1893: 13-17). В. В. Бартольд, выдающийся историк средневекового Турке­стана, модифицировал модель Радлова, предположив, что степное ли­дерство могло также основываться на выборе самих номадов вследст­вие появления в их среде той или иной популярной личности, подобно консолидации тюрков в ходе создания Второго каганата в VII в. Выбор, согласно его аргументации, являлся дополнением к принуждению, по­скольку яркие личности своими успехами в войнах и набегах увлекают за собой добровольных последователей (Barthold 1935: 11-13). Обе теории подчеркивали, что кочевые государства были, по существу, эфемерными, причем государственная организация исчезала со смер­тью её основателя. По их мнению, номадное государство только вре­менно доминировало в племенной политической организации, которая оставалась основой для социальной и экономической жизни в степи.

Альтернативные теории решали парадокс соотношения государст­ва и племенной политической организации исходя из предположения, что последняя была разрушена в ходе создания государства, даже если новые отношения были закамуфлированы при помощи старой пле­менной терминологии. Венгерский историк Харматта, изучающий

Мир кочевников-скотоводов гуннов, доказывал, что кочевое государство могло возникнуть только в результате процесса, в котором племенной базис номадного общест­ва сначала был разрушен, а затем заменен классовыми отношениями. Фокусом его анализа должны быть не крупные лидеры, но глубокие изменения в социально-экономическом порядке, которые сделали воз­можным появление автократов, подобно Аттиле у гуннов (Harmatta 1952). Хотя трудно было продемонстрировать доказательства в под­тверждение, Крэдер в своих антропологических сочинениях о кочев­никах и становлении государства утверждал, что поскольку государ­ство нс могло существовать без классовых отношений, «непосредст­венные производители — поддерживающие непроизводителен», исто­рическое существование номадных государств предполагало такие отношения (Krader 1979). Если эти государства испытывали недоста­ток стабильности, это объяснялось тем, что основные ресурсы степи всего были недостаточны для любой степени стабильности.

Существование государственности у кочевников было более му­чительной проблемой для некоторых марксистских интерпретаций, поскольку номады не только не втискивались в какие-либо одноли­нейные исторические построения, но и потому, что при распадении кочевых империй они возвращались к своему традиционному племен­ному образу существования. С точки зрения однолинейности это не­возможно, так как племенные институты должны были бы быть унич­тожены в процессе создания государственности. Советские публика­ции, в частности, посвящались этой проблеме, обычно в обсуждении концепции «кочевого феодализма», впервые предложенной Б. Я. Вла- димирцовым в его анализе монгольского общества, которая, кстати, получила широкое распространение отчасти по причине того, что сам Владимирцов никогда точно не определял, что же это за тип общества (Vladimirtsov 1948; резюме советских интерпретаций см.: Khazanov І 984: 228 ff.). Данная форма «феодализма», по мнению интерпретато­ров, была основана на предположении, что в пределах номадного со­общества существовали классы, основанные на собственности на па­стбища. Подтверждение этого было получено из организации мон­гольских аймаков XVIII - XIX вв. при правлении династии Цин, где аймачные князья отделялись от простых членов племен, которым не разрешалось покидать границы их округов. Аналогичным образом ар­хеологические раскопки на месте средневековой монгольской столицы Каракорума выявили экстенсивное развитие земледельческих обществ окружающей области, что способствовало развитию класса оседлых номадов, кормящих феодальную знать. Однако другие советские тео­ретики указывали, что владение скотом, а не землей, в сущности, было главным элементом, а они оставались под контролем обычных членов племени, и развитие ремесла и земледелия могло довольно легко включиться в существующие структуры родства. Следовательно, та­кие экономические специалисты никогда не образовывали отдельного

428 Барфилд Т. Дж

класса людей (см. «Введение редактора» К. Хэмфри [С. Humphrey] в кн.: Vainshtein 1980: 13-31). Кроме того, примеры, взятые из истории Монголии времени Цин или казахов при царском режиме, имели толь­ко ограниченное значение для понимания более ранних номадных по­литий. Следуя политике косвенного управления, такие оседлые импе­рии защищали элитный класс местных правителей, чья экономическая и политическая власть была продуктом колониальной системы.

Было ли основано политическое лидерство кочевого общества на классовом неравенстве или на индивидуальных способностях отдель­ной личности - и в том и в другом случае предполагается, что созда­ние номадного государства являлось результатом внутреннего разви­тия. Тем не менее исторически известные государственные образования номадов были организованы на уровне сложности, далеко превосходя­щей потребности кочевого скотоводства. Радлов и Бартольд подчерки­вают эфемерную природу номадных государств, но многие степные империи намного пережили своих учредителей, особенно державы хунну, тюрков, уйгуров и монголов, а правящие династии кочевников, в сравнении с оседлыми соседями, достаточно стабильны. При этом все вышеперечисленные общества, за исключением монголов, остались империями степи, которые использовали государсч венную организа­цию без завоевания крупного земледельческого общества.

Те теоретики, подобно Харматге и Крэдеру, кто принимал сущест­вование государства, но отрицал непрерывность племенной социальной организации, были вынуждены обосновывать появление классовой структуры в рамках относительно недифференцированной и экстен­сивной скотоводческой экономики. В то время как кочевые аристокра­тии обычно имелись во многих обществах степи, такое иерархическое социальное разделение не было основано па контроле над средствами производства; доступ к ключевым пасторальным ресурсам базировал­ся на основе племенной принадлежности. Классовые отношения были незначительно развиты во Внутренней Азии, пока кочевники не стали включенными в оседлые государства в течение последних столетий или когда они покинули степь и влились в классовую структуру зем­ледельческих обществ.

Потенциальный ответ на эту дилемму появился из рассмотрения недавних антропологических исследований в Африке и Юго-Западной Азии. Корреляции вызывают сомнение в отношении предположения, согласно которому номадные государства были результатом какого- либо вида внутренней динамики. В сравнительном исследовании аф­риканских кочевников-скотоводов Бернхэм пришел к выводу, что низ­кая плотность населения и свобода географи ческой мобильности сде­лали местное развитие какой-либо институализированной иерархии в таких обществах маловероятным. В этих условиях, выяснил Бернхэм, сегментарная оппозиция обеспечивала наиболее оптимальную модель политической организации. Развитие государства у номадов, следова-

тельно, не было реакцией на внутреннюю необходимость. Скорее, оно развивалось, когда номады были вынуждены иметь свои дела с более высокоорганизованными обществами оседло-земледельческих госу­дарств (Burnham 1979). Используя случаи из Юго-Западной Азии, Ай­ронс также пришел к такому же заключению и свел его к гипотезе:

«Среди обществ кочевников-скотоводов иерархические по­литические учреждения генерируются только внешними отно­шениями с государственными обществами и никогда не разви­ваются исключительно вследствие внутренней динамики таких обществ» (Irons 1979: 362).

Этот аргумент имеет ряд широких подтекстов для понимания ко­чевых государств во Внутренней Азии. Это не диффузионистское объ­яснение. Кочевники не «заимствовали» государство; скорее, они были вынуждены развивать свою особую форму государственной организа­ции, чтобы эффективно вести дела с более крупными и более высоко­организованными оседло-земледельческими соседями. Эти отношения требовали намного более высокого уровня организации, чем это было необходимо для решения проблем в отношении скота и политических конфликтов внутри номадного общества. Не случайно наименее фор­мально организованные номады были обнаружены в Африке в Сахаре, где они имели дело с немногими государственными обществами, и наиболее формально организованные кочевые общества возникли, столкнувшись с Китаем - крупнейшим в мире и наиболее централизо­ванным традиционным земледельческим государством.

В своем широкомасштабном антропологическом исследовании пасторальных номадов А. М. Хазанов утверждал, что государства ко­чевников являлись продуктом асимметричных связей между степными и оседлыми обществами, которые были выгодны для скотоводов. Для Внутренней Азии он сконцентрировал внимание на отношениях, соз­даваемых покорением оседлых областей кочевыми народами, где они стали правящей элитой смешанного общества (Khazanov 1984). Одна­ко многие номадные государства устанавливали и поддерживали такие асимметричные отношения без завоевания земледельческих регионов. Используя преимущества своей военной мощи, эти государства кочев­ников вымогали дань у соседних государств, облагали их налогами и контролировали международную сухопутную торговлю, предоставля­ли свободу организованным налетчикам, которые специализировались на «прямом присвоении» (грабеже), причем всё это делалось, нс поки­дая своих постоянных пристанищ в степи.

В Северной Азии такой была связь между Китаем и степью, кото­рая создавала основу для иерархии среди кочевников. Помадное госу­дарство поддерживалось эксплуатацией экономики Китая, а не эконо­мическим присвоением труда рассеянных скотоводов, которые были эффективно организованы номадным государством, чтобы сделать

430 Барфилд Т. Дж.

подобное вымогательство возможным. Поэтому нет необходимости постулировать развитие классовых отношений в степи, чтобы объяс­нить существование государства у номадов. Так же как нет необходи­мости прибегать к концепции номадного самодержца, после смерти которого данное государство было обречено на распад. Однако по­скольку государство в степи было структурировано его внешними свя­зями, оно существенно отличалось от оседлых государств, одновре­менно содержащих и племенную, и государственную иерархию, при­чем каждая имеет отдельные функции.

Номадные государства Внутренней Азии были организованы как «имперские конфедерации», автократические и государственно-подоб­ные во внешних делах, но консультативные и федерально структури­рованные внутренне. Они состояли из административной иерархии по крайней мере с тремя уровнями: имперский лидер и его двор, импер­ские губернаторы, назначаемые с гем, чтобы надзирать за племенами, входящими в империю, и местные племенные вожди. На местном уровне племенная структура оставалась нетронутой, под властью вож­дей, чье влияние и сила черпались из поддержки их соплеменников, а не были следствием императорского назначения. Таким образом, структура государства мало изменялась на местном уровне, за исклю­чением того, что обеспечивается прекращением набегов и убийств, свойственных степи в отсутствие единства. Племена, входящие в им­перию, были объединены в нее своим раболепством перед назначен­ными наместниками, часто членами императорского рода. Имперские наместники решали региональные проблемы, организовывали набор рекрутов в войска и подавляли оппозицию, генерируемую местными племенными вождями. Кочевая ставка монополизировала внешние дела и войну, ведя переговоры с другими силами от империи в целом.

Стабильность этой структуры поддерживалась извлечением ресур­сов из-за пределов степи, чтобы финансировать государство. Добыча от набегов, торговые права н дань получались для номадов императорским правительством. Хотя вожди местных племен утратили свою автоном­ность, они взамен получали материальные выгоды от имперской систе­мы, выгоды, которые отдельные племена не могли получить сами в силу своей недостаточной мощи. Племенная организация никогда не исчеза­ла на местном уровне, но ее роль в периоды централизации ограничива­лась внутренними делами. Когда система разрушалась, и вожди мест­ных племен становились независимыми, степь возвращалась к анархии.

ЦИКЛЫ ВЛАСТИ

Имперская конфедерация была самой стабильной формой номадного государства. Впервые использованная хунну между 200 г. до н. э. и 150 г. н. э., она была моделью, позднее принятой жужанями (V в.), тюрками и уйгурами (VI-IX вв.), ойратами, восточными монголами и джунгарами (XVII—XVIII вв.). Монгольская империя Чингисхана

(XIII—XIV вв.) была основана на значительно более централизованной организации, которая разрушила существующие племенные связи и сделала всех вождей имперскими назначенцами. Недолговечная импе­рия сяньби во второй половине II в. н. э. была просто конфедерацией, которая распалась после смерти ее лидеров. В другие периоды, в част­ности в 200 -400 и 900-1200 гг., степные племена не были под центра­лизованным правлением.

Номадные имперские конфедерации возникали только в периоды, когда было возможно связаться с китайской экономикой. Номады ис­пользовали стратегию вымогательства, чтобы получать торговые пра­ва и субсидии от Китая. Они делали набеги на пограничные районы, а затем вступали в переговоры о заключении мирного договора с китай­ским двором. Местные династии в Китае охотно платили номадам, поскольку это было дешевле, чем вести войну с народом, который мог избегать возмездия, уходя из пределов досягаемости. В течение этих периодов вся северная граница была поделена между двумя силами.

Вымогательство требовало вполне отличной стратегии, чем завое­вание. Хотя общепринятое мнение заключалось в том, что номады Монголии бродили, как волки, за Великой Китайской стеной, ожидая, пока Китай ослабеет так, что они смогут завоевать его, имеются фак­ты, что номады центральной степи избегали завоевания китайской территории. Богатства от торговли с китайцами и от даров стабилизо­вали императорское правительство в степи, и они не желали разру­шать этот источник. Уйгуры, например, так зависели от этого дохода, что даже посылали войска для подавления внутренних бунтов в Китае и удержания у власти уступчивой династии. За исключением монго­лов, «номадные завоевания» имели место только после распада цен­тральной власти в Китае, когда не было правительства для вымога­тельства. Могущественные номадные империи возвышались и вклю­чались в тандем с местными династиями в Китае. Империи Хань и Хунну возникли в течение одного десятилетия, тогда как империя тюрков появилась как раз, когда Китай вновь объединился под вла­стью династий Суй/Ι ан. Подобным образом степь и Китай вступали в периоды анархии в пределах десятилетий один за другим. Когда в Ки­тае начинались беспорядки и экономический упадок, больше невоз­можно было поддерживать эту связь, и степь разваливалась на состав­ные племена, не способные к объединению до тех пор, пока не восста­навливался порядок в Северном Китае.

Завоевание Китая иностранными династиями было делом мань­чжурских народов - либо номадов, либо лесных племен из регионов реки Ляохэ. Одновременный политический крах централизованного правления и в Китае, и в Монголии освобождал эти пограничные на­роды от господства какой-либо сильной власти. В отличие от племен центральной степи, они имели эгалитарную политическую структуру и тесный контакт с оседлыми регионами в пределах Маньчжурии. Во

432

Барфилд Г. Дж. времена разделения они создавали небольшие королевства вдоль гра­ницы, которые объединяли и китайские, и племенные традиции в пре­делах одной администрации. Островки стабильности, они выжидали, пока кратковременные династии, создаваемые китайскими военачаль­никами или степными племенными вождями, уничтожали друг друга в Северном Китае. Когда эти династии терпели крах, маньчжуры полу­чали стимул покорить сначала небольшую часть Северного Китая, а затем, в эпоху второй маньчжурской династии, даже завоевать весь Китай. В то время как объединение Северного Китая под иностранным правлением создало благоприятные экономические условия для подъ­ема номадного государства в Монголии, такие государства возникали редко, поскольку династии из Маньчжурии применяли чрезвычайно отличную пограничную политику, чем местные китайские админист­рации. Маньчжурские династии (автор имеет в виду Ляо, 1 (зинь и Цин. - Прим. отв. ред.) практиковали политику политического и военного разрыва, и они вели активную кампанию против номадов, чтобы пре­пятствовать их объединению. Номады центральной степи, за исклю­чением монголов под правлением Чингисхана, никогда не имели воз­можность создать могущественные империи, когда их кузены из Маньчжурии правили в Китае.

Существовала циклическая структура этой связи, которая повто­рилась три раза в течение двух тысяч лет. Приверженец другой точки зрения, Ледъярд в своем исследовании связей между Маньчжурией, Кореей и Китаем наблюдал подобную структуру из трех циклов в ме­ждународных связях, которую он разделил на фазы инь и я//, основан­ные на том, был Китай экспансивным (ян) или оборонительным (инь). Его фазы ян соответствуют нашим местным династиям, правящим всем Китаем, а его фазы инь - правлению династий завоевателей. Ин­тересно, что он также обнаружил, что монгольская династия Юань была аномальной, хотя его анализ исключал роль других номадных империй в Монголии (Ledyard 1983). Однако его наблюдения не объ­ясняют, как и почему развивались такие связи.

Чтобы понять, как могла появиться такая циклическая структура, мы должны сфокусировать наш анализ на изменении характера погра­ничного политического окружения за долгие периоды времени. Был разработан тип политической экологии, в котором один тип династии следовал за другим достаточно предсказуемо, поскольку при одном на­боре условий определенная социополитическая организация обладала значительными преимуществами над конкурентами, структуры которых основывались на иных принципах. Тем не менее, когда условия изменя­лись, эти самые преимущества, которые привели к политическому ус­пеху династии, закладывали основы для ее собственного замещения.

Процесс был аналогичен экологической последовательности после пожара в старом климаксовом лесу. В климаксовом лесу небольшое

количество крупных акклиматизировавшихся деревьев доминирует в ландшафте, исключая другие виды, которые не смогли выдержать их естественных гербицидов и затенения. При разрушении пожаром или другим бедствием мертвые деревья быстро замещаются последова­тельностью более изменчивых, но нестабильных видов, которые за­хватывают пожарище. Быстрорастущие и недолговечные сорняки и кустарники с высокими темпами воспроизводства вначале утвержда­ются сами, создавая новый почвенный покров, пока не замещаются, в свою очередь, более устойчивыми видами быстрорастущих деревьев. В конечном счете эти деревья формируют смешанный лес, который существует много десятков лет, пока один или два вида деревьев снова не станут полностью доминируїощими, вытеснят другие виды из об­ласти и возвратят лес в стабильное климакс! юе состояние, осуществив полный круг цикла.

Биполярный мир объединенного Китая и объединенной степи, ко­торый разделяется границей между ними, был устойчивым климакс- ным состоянием. Никакие альтернативные политические структуры не могли возникнуть, пока они существовали. Двойной крах порядка в Китае и в степи генерировал весьма нестабильное окружение. Дина­стии, которые возникали в течение этого периода, были многочислен­ны, плохо организованы, нестабильны и недолговечны - это была хо­рошая мишень для атаки любого набирающего силу военачальника пли племенного вождя, который мог собрать большое войско. Они замещались лучше организованными династиями, которые восстанав­ливали порядок и успешно управляли большими регионами. Местные династии па юге и иностранные династии на северо-востоке и северо- западе разделили китайскую территорию между собой. Во время войн объединений, которые уничтожили иностранные династии и привели к объединенному Китаю под правлением местной династии, степь бес­препятственно вновь объединилась, завершив полный круг цикла. Временное запаздывание между падением основной местной династии и восстановлением порядка под стабильным иностранным правлением уменьшалось с каждым циклом: столетия нестабильности следовали после падения империи Хань, десятки лет после падения Таи и почти не было перерыва после свержения династии Мин. Продолжитель­ность иностранных династий обнаружила подобную структуру - наи­меньшую в первом цикле и наибольшую в третьем.

По существу, мое утверждение состоит в том, что степные племе­на Монголии играли ключевую роль в пограничной политике, не ста­новясь завоевателями Китая, и что Маньчжурия, по политическим и экологическим причинам, была питомником для иностранных дина­стий, когда местные династии терпели крах в результате внутренних восстаний. Эта структура существенно отклоняется от ряда предыду­щих теорий, предложенных для объяснения связи между Китаем и его северными соседями.

Влиятельное исследование Вигтфогелем «династий завоевателей» в китайской истории игнорировало важность степных империй, по­добных империям хунпу, тюрков и уйгуров - разделяя иностранные династии на подкатегории пасторальных номадов и сельскохозяйст­венных племен, причем и те, и другие были враждебны по отношению к типично китайским династиям. Это выделение экономической, а не политической организации затемняло замечательный факт, что, за ис­ключением монгольской династии Юань, все династии завоевателей, по мнению Вигтфогеля, были маньчжурского происхождения. Он также не сделал различения между номадами Монголии, которые уч­реждали степные империи, которые успешно управляли границей в тандеме с Китаем в течение столетий, и номадами из Маньчжурии, которые создавали династии в Китае, но никогда не образовывали мо­гущественных империй в степи (Wittfogel, Feng 1949: 521-523).

Возможно, что самой значительной работой по связи между Кита­ем и племенными народами на севере является классический труд О. Латтимора «Границы Китая во Внутренней Азии». Его личное зна­комство с Монголией, Маньчжурией и Туркестаном дало его анализу богатство, которого не найти больше нигде, и через 50 лет он все еще остается вехой в исследованиях по этим проблемам. Особенно влия­тельным был его «географический подход» (который сегодня мы могли бы, скорее всего, назвать культурной экологией), который разделил внутреннюю Азию на ключевые регионы, каждый со своей собствен­ной динамикой культурного развития. Основной интерес для Латтимо­ра представляло возникновение степного пасторализма на китайской границе, и он посвятил лишь короткий параграф развитию погранич­ных отношений в течение периода империй. Хотя настоящий анализ имеет крепкие корни в традиции Латтимора, он принимается проблему с рядом гипотез, которые предложил Латтимор и которые связаны с циклами номадного правления и учреждением династий завоевателей.

Латтимор описал цикл номадного правления, который, как он зая­вил, давал номадным государствам продолжи гельность существования на протяжении лишь грех или четырех поколений, приводя в качестве примера хунну. Сначала государственное устройство включало только номадов, затем оно расширялось в течение второй стадии, в которой номадные воины поддерживали смешанное государство, получающее дань от своих нсномадных подданных. Такое смешанное государство продуцировало третью стадию, во время которой осевшие гарнизон­ные войска номадного происхождения в конечном счете получали львиную долю доходов за счет своих менее искушенных соплеменни­ков, которые остались в степи. Такие условия привели к четвертой и последней стадии и вызвали крах государств, поскольку

«разница между реальным богатством и номинальной властью, с одной стороны, и реальной или потенциальной властью и относи­

тельной бедностью, с другой стороны, стала нетерпимой, [начи­ная] развал составного государства и “возврат к номадизму” - политически - среди отдаленных номадов» (Lattimore 1940: 521-523).

В действительности, империя Хунну нс обнаружила такой струк­туры. Вожди хунну установили свое правление над другими номада­ми, а затем оставались в степи, не завоевывая оседлых регионов, кото­рые требовали гарнизонов. Это было государство, правящая династия которого оставалась ненарушенной не четыре поколения, а 400 лет. Когда после падения династии Хань правитель хунну учредил недол­говечную династию вдоль границы Китая, отдаленные номады не воз­вратились в степь; когда они почувствовали обман с доходами, они вместо этого захватили государство для себя.

В терминах «завоевательной династии» Латтимор признавал, что существовало различие между номадными народами открытой степи и краевых пограничных зон, занятых народами смешанных культур. Он отмечал, что существовала маргинальная зона, которая была источни­ком династии завоевателей, а не открытая степь (Lattimore 1940: 542- 552). Однако, подобно Витгфогелю, он не отметил, что подавляющее большинство династий завоевателей зарождалось в маньчжурской мар­гинальной зоне, а не в других местах. Также посредством включения Чингисхана в качестве основного примера такого лидера из погранич­ной полосы он проигнорировал свое собственное различение между обществами открытой степи и пограничными обществами смешанных культур, гак как Чингисхан был так же далек от границы, как и любой лидер из хунну или тюрков, которые предшествовали ему в Монголии. Причиной этого кажущегося географического противоречия было то, что само определение границы радикально изменялось в зависимости от того, местная или иностранная династия правила в Северном Китае. Южная Монголия становилась частью «смешанной пограничной зоны» только тогда, когда иностранные династии осуществляли политику но раздроблению политической организации кочевников степи. Когда ме­стные династии и степные империи делили границу между собой, по­литически независимые смешанные общества нс существовали.

Эта критика свидетельствует и о сложности тенденций во Внут­ренней Азии, и о необходимости исследовать их как следствие изме­нения связей со временем. Монгольская степь, Северный Китай и Маньчжурия должны анализироваться как части единой исторической системы. Сравнительное описание основных местных и иностранных династий и степных империй дает начало обеспечения такой модели (таблица, с. 25). Она обеспечивает примерное представление трех цик­лов замещения династий (причем только монголы появляются не в фазе), которые устанавливают параметры для пограничных связей.

Хань и Хунну были тесно связаны как части биполярного фронта, который развился в конце третьего столетия до н. э. Когда империя

436

Барфилд Т. Дж. Хунну утратила свою гегемонию в степи примерно в 150 г. н. э., она была замещена династией сяньби; которая поддерживала свободно структурированную империю постоянными набегами на Китай до смерти их лидера в 180 г. - в том же году, в котором в Китае произош­ло мощное восстание. В течение 20 лет династия позднего Хань суще­ствовала только по названию, причем и численность ее населения, и её экономика круто снижались. Следует отметить, что нс номады, а ки­тайские повстанцы разрушили династию Хань. В следующие полтора столетия, когда военачальники всех типов воевали с Китаем, мань­чжурские потомки сяньби создали малые государства. Из них государ­ство мужунов оказалось самым живучим, и оно установило контроль над северо-востоком в середине четвертого столетия. Они создали ос­нову, которая была принята потом Тоба Вэй, которые свергли дина­стию Янь и объединили весь Северный Китай. Только после объеди­нения Северною Китая номады в Монголии снова создали централи­зованное государство под руководством жужаней. Однако племя жу- жань никогда нс контролировало степь, поскольку тоба держали ог­ромные гарнизоны вдоль границы и вторглись в Монголию с целью захвата стольких пленных и скота, сколько было возможно. Они так преуспели в этом, что жужани оказались не в состоянии угрожать Ки­таю до конца истории династии, когда тоба китаизировались и стали использовать политику умиротворения, подобную политикам, приме­няемым Хань.

Внутреннее восстание свергло династию Вэй и начался период но­вого объединения Китая под правлением династий Западных Вэй и Суй в конце шестого столетия. Жужани были свергнуты своими вас­салами тюрками, которых так опасались лидеры Китая, что выплатили им большие подарки шелками, чтобы сохранить мир. Граница снова стала биполярной, и тюрки начали политику вымогательства, подоб­ную гой, которую практиковали хунпу. Во время падения Суй и воз­вышения Тан тюрки не делали попыток завоевать Китай, но вместо этого поддерживали китайских претендентов на трон. Когда династия Тан пришла к упадку, она стала зависимой от номадов, чтобы обузды­вать внутренние бунты, призвав на помощь уйгуров, что оказалось решающим в подавлении восстания Ан-лу-шань в середине восьмого столетия, вероятно, продлившем жизнь этой династии на следующее столетие. После того, как уйгуры стали жертвой нападения киргизов в 840 г., центральная степь вступил в период анархии. Династия Тан была свергнута следующим крупным восстанием в Китае.

Падение династии Тан предоставило возможность для развития смешанных государств в Маньчжурии. Самой важной из них была ди­настия Ляо, которая была установлена кочевыми киданямп. Они со­брали обломки после падения ряда недолговечных династий Тан в се­редине десятого века. В Ганьсу возникло таніутское королевство, то­гда как остальной Китай находился в руках местной династии Сун.

Подобно государству Янь мужунов, существовавшему несколькими столетиями ранее, Ляо использовали двойную администрацию, чтобы приспособить и китайскую, и племенную организацию. Подобно госу­дарству Янь, Ляо также стали жертвой еще одной маньчжурской груп­пы, чжурчжэней, лесных племен, которые свергли Ляо в начале ХИ века, чтобы установить династию Цзинь, и приступили к завоева­нию всего Северного Китая, ограничив Сун югом. По существу, пер­вые два цикла были существенно подобны по структуре, но возвыше­ние монголов привело к серьезному разрушению, которое вызвало глубокие последствия не только для Китая, но и для мира.

Номадное государство никогда не возникало в Монголии в тече­ние периодов, когда Северный Китай был разорван борьбой воена­чальников после краха долгоживущей династии. Восстановление по­рядка иностранными династиями из Маньчжурии укрепляло границу и предоавляло единственную мишень, что благоприятствовало созда­нию централизованных государств в слепи. Эти иностранные дина­стии осознавали опасность, исходящую от Монголии, и разыгрывали племенную политику, чтобы разорвать их, используя стратегию «раз­деляй и властвуй», проводя массовые вторжения, которые удаляли большие количества людей и животных из степи, и поддерживая сис­тему союзов посредством использования взаимных браков, чтобы привязать к себе некоторые племена. Стратегия работала довольно хорошо: жужани никогда не были способны эффективно взаимодейст­вовать с Тоба Вэй, а во времена династий Ляо и Цзинь племена в Мон­голии вообще не смогли объединиться до Чингисхана. Болес поздний успех Чингисхана не должен затмевать для нас трудности, с которыми он столкнулся при объединении степи против чжурчжэньской оппози­ции - он потратил на эго большую часть своей взрослой жизни и был очень близок к неудаче в ряде случаев. Его государство было непохо­жим на какое-либо другое. Высокоцентрализованное и с дисциплини­рованной армией, оно уничтожило власть автономных племенных во­ждей. Однако, подобно предыдущим объединителям из Монголии, целью Чині искана первоначально было вымогательство, а нс завоева­ние Китая. Хотя и высоко китаизированный с культурной точки зре­ния чжурчжэньский двор отверг умиротворение и отказался сократить дела с монголами. Последующие войны в течение следующих трех десятилетий разрушили большую часть Северного Китая и оставили ее монголам. Отсутствие у них интереса и подготовки, чтобы править (а не вымогать), отразилось в их нежелании объявить династическую фамилию или учредить регулярную администрацию до царствования Хубилай-хана, старшего сына Чингиса.

Победа Чингисхана демонстрирует, что модель, которую мы пред­ставили, является вероятностной, а не детерминистской. Всегда суще­ствовали племенные вожди типа Чингисхана во времена беспорядка,

но их шансы на объединение степи против определенной оппозиции (врага) из учрежденных маньчжурских государств, которые черпали богатства Китая, были низкими. Таким образом, в то время как жужу- ни были особенно безуспешными, тюрки, которые следовали за ними, создали империю, большую, чем империя Хунну, не потому что тюрки обязательно были более талантливы, но потому что они оказались в состоянии эксплуатировать новые китайские государства, которые щедро платили, чтобы не быть разрушенными. Чингисхан преодолел массивные улары — чжурчжэни были могущественны. Монголия не была объединена со времени падений уйгуров более чем три столетия назад, и монголы были одним из наиболее слабых племен в степи. Столкновение между могущественным номадным государством и сильной иностранной династией было своеобразным и высокодеструк­тивным. Монголы использовали традиционную стратегию жестоких нападений с целью склонения к прибыльному миру, но она не оправ­дывалась, когда чжурчжэни отвергли метод соглашений и заставили монголов усилить их давление, пока жертва не была разрушена.

Монголы были единственными номадами из центральной степи, которые завоевали Китай, но этот опыт изменил отношение китайцев к номадам на много лет вперед. Ряд политической последовательности, описанный ранее, мог бы предсказать возникновение степной импе­рии, когда чжурчжэни не выдержали внутреннего восстания, а Китай объединился под властью династии, подобной династии Мин. Во вре­мена Мин такие империи возникали, руководимые сначала ойратами, а позднее восточными монголами, но они были неустойчивы, по­скольку до середины XVII века номады не были способны создать систему регулярной торговли и подарков от Китая. Когда еще была свежа память о вторжении монголов, династия Мин игнорировала прецеденты государств Хань и Тан и приняла политику не иметь свя­зей, боясь, что номады хотели заменить Мин в Китае. Номады ответи­ли непрерывными набегами на границу, подвергая Мин большему ко­личеству нападений, чем любую другую китайскую династию. Когда, наконец, династия Мин изменила свою тактику, чтобы приспособить­ся к номадам, нападения в основном прекратились, и на границе со­хранялся мир. После того, как династия Мин была свергнута китай­скими восстаниями в середине XVII столетия, маньчжуры, а не монго­лы, были теми, кто завоевал Китай и установил династию Цзинь. По­добно более ранним маньчжурским правителям, Цзинь использовал двойную административную структуру и эффективно препятствовал политическому объединению степи посредством кооптирования мон­гольских лидеров и разделения их племен на небольшие элементы под контролем маньчжуров. Цикл традиционных связей между Китаем и Внутренней Азией закончился, когда современное оружие, транспорт­ные системы и новые формы международных политический отноше­ний нарушили порядок синоцентрического мира Восточной Азии.

Мир кочевников-скотоводов

439

Таблица

Циклы правления: основные династии в Китае и степные империи в Монголии

Примечание'. Заглавным выделены крупные кочевые империи.

ПРИМЕЧАНИЕ

Впервые опубликовано в: Краями. Η. Н., Бондаренко, Д. М (отв. рсд.), Ко­чевая альтернатива социальной эволюции. М.: Центр цивилизационных и регио­нальных исследований, Институт Африки РАН, 2002. С. 59-85. Текст печатается по указанному изданию

ЛИТЕРАТУРА

Aberle, I). 1953. The Kinship of the Kalnιuk Mongols. Albuquerque: Unιvrsity of New Mexico Press. 1

Andrews, P. A. 1973 The white house of Khurasan: the felt tents of the Iranian Yomut and Goklen. Journal of British Institute of Iranian Studies 11: 93—110.

Bacon, E. 1954. Types of pastoral nomadism in Central and Southwestern Asia. Southwestern Journal of Anthropology 10:44-68. I

Barth, F. I960. The land use patterns of migratory tribes of South Persia. Norsk Geografisk Tidsskrift 17: I -11.

Barthold, V. V. 1935 Zwδlf Vorlesungen uber die Geschichte der Tiirken Mittela- siens. Berlin: Dcutche Gesellschaft fur lslamkunde.

Bulliet, К 1975. The Camel and the Wheel. Cambridge, Mass.: Harvard University Press.

Burnham, P. 1979. Spatial Mobility and Political Centralization in Pastoral Socie­ties. Pastoral Production and Society. New York: Cambridge University Press.

Cleaves, F. 1982 (trans.). The Secret History of the Mongols. Cambridge, Mass.: Harvard University Press. 1

Harmatta, J. 1952. The Dissolution of the Hun Empire. Acta Archaeologica 2: 277-304.

Eberhardt, VV. 1970. Conquerors and Rulers. Leiden: Brill. I

Irons, W. 1979. Political Stratification Among Pastoral Nomads. In Pastoral Pro­duction and Society (pp. 361-374). New York: Cambridge University Press. J

Khazanov, A. M. 1984. Nomads and the Outside World. Cambridge: Cambridge University Press.

Krader, L.

1955. The Ecology of Central Asian pastoralιsm. Bacon, E. Types of pastoral nomadism in Central and Southwestern Asia. Southwestern Journal of Anthropology I I: 301-326.

1963. Social Organization of the Mongol-Turkic Pastoral Nomads. The Hague: Mouton.

1979. The Origin of the State Among Nomads. In Pastoral Production and Society (pp. 221-234). New York: Cambridge University Press.

Lattimore, O. 1940. Inner Asian Frontiers of China. New York; American Geo­graphical Society. (I

Ledyard, G. 1983. Yun and Yang in the China-Manchuria-Korea Triangle. In Rossabi. M. (ed.). China among Equals. Berkeley, CA: University of California Press.

Lindhom, Ch. 1986. Kinship structure and political authority: the Middle East and Central Asia. Journal of Comparative History and Society 28: 334-355.

.VIostaert, A. 1953. Sur quelques oassages de ΓHistore secrete ds Mongols. Cam­bridge, Mass. Harvard-Yenching Institute.

Мир кочевников-скотоводов 441

Murzaev, Е. 1954. Die Mongol ische Volksrepublik, physisch-geographische.Со- tha: Geographιsch-Kartographischc Anstalt.

Radloff, VV. VV. 1893, Aus Sιbiπen. 2 vols. Leipzig: Weigel.

Sahlins, M. I960. Γhe segmentary lineage: an organization for predatory expan­sion American Anthropologist 63: 322-345.

Spuler, B. 1972. History of the Mongols: Based on Eastern and Western Accounts of the Thirteenth and Fourteenth Centuries. Berkeley, CA: University of California Press.

Stenning, D. 1953. Savannah Nomads. Oxford: Oxford University Press.

Tapper, R. 1990 Your tribe or mine? Anthropologists, historians and tribes people on tribe and state formation in the Middle East. In Kostiner, J., Khoury, P. (eds.), Tribe and State in the Middle East. Princeton, NJ: Princeton University Press: 48-73.

Vaiιιstciιι, S. I. 1980. Nomads of South Siberia: The Pastoral Economies of Tu va. Cambridge: Cambridge University Press.

Vladimirtsev, B. Ya. 1948. Le regime social des Mongols: le feodalisme nomade. Paris: Andrien Maιsonneuve.

Wittfogel, K. A., Feng Chiasheng. 1949. History of Chinese Society Liao (907- 1125). Philadelphia: American Philosophical Society.

<< | >>
Источник: Раннее государство, его альтернативы и аналоги: Сборник статей / под ред. Л. Е. Гринина, Д. М. Бондаренко, Η. II. Крадина, А. В. Ко­ротаева. - Волгоград: Учитель, 2006. 2006

Еще по теме 16 Мир кочевников-скотоводов:

  1. животный мир как объект использования и охраны
  2. Литература
  3. 51) Положение о выборах в ГОС ДУМУ от 6 августа 11 декабря 1905г.
  4. Список использованной литературы
  5. 3.возникновение, изменение и прекращения права природопользования
  6. Юрский период
  7. Палеогеновый период
  8. Литература
  9. Ф.Н. ПЛЕВАКО: АДВОКАТ-ЗАЩИТНИК СПРАВЕДЛИВОСТИ
  10. РЕГЛАМЕНТ ВСЕРОССИЙСКОГО ЧЕМПИОНАТА ПО МИНИ-ФУТБОЛУ СРЕДИ АДВОКАТОВ НА ПРИЗ «НОВОЙ АДВОКАТСКОЙ ГАЗЕТЫ»
  11. РЕГЛАМЕНТ ВСЕРОССИЙСКОГО ЧЕМПИОНАТА ПО БОУЛИНГУ СРЕДИ АДВОКАТОВ НА ПРИЗ «НОВОЙ АДВОКАТСКОЙ ГАЗЕТЫ»
  12. 1. Понятия и тенденции МРТ