ВВЕДЕНИЕ
О чем эта книга
Тема книги — преступление и наказание в судебной практике и народном правосознании мусульман Нагорного Дагестана на фоне глобальных государственных реформ и социальных потрясении XIX- XX вв.
В работе три части. Первая посвящена появлению в регионе организованной преступности, банд так называемых абреков, взаимоотношениям государства и местных мусульманских общин с периодически возрождающимся абречеством. Во второй и третьей рассмотрены особенности применения обычного (адат; от араб, ‘ада), мусульманского (шариат; от араб, шари‘а) и российского (в том числе советского) права в сельских судах пореформенного Нагорного Дагестана. Основное внимание уделено динамике изменения сонионормативной культуры горцев под влиянием сначала дореволюционных, а затем советских преобразований.Изучение соционормативной культуры дагестанских мусульман началось еще в конце XVIII в. Среди прочих к ней обращались основатели отечественного кавказоведения, такие, как знаменитый социолог и историк права М.М.Ковалевский, дореволюционный издатель кавказского адата Ф.И.Деонтович, историки, правоведы и этнографы советского времени М.О.Косвен, Х.-М.О.Хашаев, А.М.Ладыженский, Р.М.Магомедов, М.А.Агларов, Т.М.Айтберов, А.С.Омаров, В.Г.Гаджиев и многие другие.
Не умаляя достоинств исследований наших предшественников, следует отметить допущенные ими просчеты. Наиболее серьезным из них, как мне кажется, было создание мифа о Дагестане и, шире, Северном Кавказе как царстве благородных разбойников, живущих по неизменным дедовским обычаям. В этой книге я хочу развенчать это абсолютно не соответствующее действительности (хотя и завораживающее) представление. Моя цель — выяснить, как, когда и почему возник такой миф. К каким результатам привели реформы местного мусульманского общества, опирающиеся на подобные прелставле- ния? Чем чревата политика возрождения так называемых горских традиций?
Миф о горнах-разбойниках основывается на двух весьма распространенных тезисах.
Согласно первому любой горец по природе своей существо дикое и кровожадное. Это природный разбойник. Он действует, руководствуясь необузданными страстями и дикими порывами. Этим объясняют кавказское абречество, а все преступления, совершаемые в регионе, объясняют адатом. Другое стереотипное представление можно кратко сформулировать следующим образом: на Кавказе все живут по традициям; всякий человек обязан руководствоваться обычаем (адатом), а этнограф должен записывать древние обычаи и помогать властям использовать адат для цивилизации «диких» горцев.Между тем сами «кавказские горцы» в большинстве своем давно уже не горцы; а далекие потомки людей, которые когда-то жили в горах. На равнине и в предгорьях живет 2/з выходцев из Нагорного Дагестана, а также подавляющее число чеченцев и ингушей, правда все еше называющих себя горцами. Почти полтора столетия дагестанские мусульмане, прежде не знавшие власти централизованного государства, живут в правовом и социальном пространстве России. Это замечание еше более справедливо для кабардинцев, черкесов, балкарцев, карачаевцев и других «горцев» Северо-Западного Кавказа, предки которых были переселены с гор на равнину в XVIII-XIX вв. За это время сменилось несколько поколений. Совсем другими стали местные традиции, обычное право, формы и социальная роль насилия. Сегодня эти институты выполняют иные функции. Вместе с общественными институтами меняются и взгляды. Но для самих носителей этих взглядов местная традиция предстает чем-то незыблемым и вечным.
Нельзя, конечно, и преувеличивать влияние кавказской экзотики на российское кавказоведение. Сегодня миф о тотальном разбое на Северном Кавказе популярен в основном в российских и зарубежных средствах массовой информации, а также у далеких от Кавказа обывателей. Из ученых, занимающихся этим регионом, мало кто разделяет эти дикие представления. Наряду с архаизирующей тенденцией в советской этнологической школе нужно отметить исследования, посвященные трансформации форм власти, права и насилия на Северо- Восточном Кавказе XIX-XXbb.В последнее десятилетие все больший интерес отечественных этнологов и историков вызывает проблематика антропологии насилия, а также сформулированная еше в 70-е годы английским историком Эриком Хобсбаумом тема «изобретения традиций» в современном обществе.
Из недавних работ в этой области хочется выделить книгу по этнографии чеченской войны 1994-1996 гг., написанную по материалам интервью с ее участниками В.А.Тишковым, директором Института этнологии и антропологии РАН, а также сборник статей московских и петербургских этнологов (Тишков:2001, Антропология насилия: 2001).
Название данной монографии должно вызвать у читателя, знакомого с этнографией и историей права, ассоциацию с двумя классическими работами в этой области — «Закон и обычай на Кавказе» М.М.Ковалевского и «Преступление и обычай в обществе дикарей» (“Crime and Custom in Sauvage Society”) Бронислава Малиновского. Это сделано сознательно. Я отнюдь не собираюсь переписывать хорошо известные положения этих работ. Скорее наоборот, в названии работы заключена идея критического переосмысления классического наследия истории и этнографии права для современной науки.
Каждой эпохе свойственны свои научные подходы, проблемы и представления. Ко времени создания книги Ковалевского, во второй половине XIX в., на адат смотрели как на первобытное догосударст- венное право. По мнению российских властей и ученых, только такое право могло быть понятно дагестанцам, которых в то время считали дикарями, продолжающими жить в родо-племенных коллективах. Эти идеи легли в основу административно-судебных реформ 1860-х годов, в ходе которых в Дагестане было создано так называемое военно-народное управление.
Более углубленное изучение обычного права (как оно действовало в совершенно ином историко-культурном контексте — у меланезийцев в позднюю колониальную эпоху) было предпринято в годы Первой мировой войны Брониславом Малиновским. Это исследование, впервые опубликованное в 1926 г. и к настоящему времени выдержавшее более десяти переизданий, лежит в основе распространенного среди современных этнографов представления о том, что обычай следует признать правом, ничуть не примитивнее современного государственного законодательства. На этих положениях покоится популярная сегодня теория правового плюрализма, к которой я еще не раз буду обращаться в моей работе.
Еще одна неизбежная ассоциация с названием этой книги связана с давно уже ставшим классикой трудом советского этнографа и кавказоведа М.О.Косвена. Его книга «Преступление и наказание в первобытном обществе» вышла в свет почти одновременно с упомянутым выше исследованием Малиновского, в 1925 г. Между подходами Косвена, Малиновского и Ковалевского много общего, но немало и серьезных различий. Все они пытались восстановить изначальное, первобытное состояние права путем изучения обычного права «дикарей» на окраинах разных колониальных империй современности. Но в отличие от Ковалевского Косвен понимал, что связь первобытности с современными безгосударственными народами довольно запутанна и сложна. Ему она виделась как отдельные реликты и пережитки древних соционормативных институтов. Если Малиновский интересовался современным ему внегосударственным «правом» тробрианцев, то Косвен был поглощен изучением «седой старины», даже более то
го — доисторических первооснов права и власти. В силу целого ряда причин именно этот подход возобладал в советской этнографии права. Более 60 лет после издания книги Косвена одним из ведущих направлений исследования в этой науке оставалось изучение «традиций» и «пережитков» прошлого сквозь призму современного этнографического материала. Эпоха перемен тут началась лишь накануне падения Советской власти.
Сегодняшнее кавказоведение находится на перепутье. Накоплены новые интересные материалы по'этнографии и истории права на Северном Кавказе, однако их осмысление еще не начато. В 90-е годы были защищены кандидатские и докторские диссертации, посвященные обычному праву разных мусульманских народов региона. Появились монографии о «правовых традициях» кавказских горцев. Однако почти все эти работы не идут дальше частных фактологических реконструкций, а в области теории повторяют устаревшие марксистские и позитивистские схемы.
Я и сам в своих статьях не раз чрезмерно увлекался местной экзотикой и грешил преувеличением роли традиций у мусульман Северного Кавказа.
Ряд моих прежних публикаций, включенных в книгу, подверглись существенной переработке. Главная идея, заключенная в названии работы, тот стержень, вокруг которого я пытался ее построить, — признание давней и сложной взаимосвязи и взаимовлияния закона и преступности, двойственности правового обычая. В разных исторических условиях насилие может носить как позитивный, правоохранительный, так и негативный, антисоциальный характер.Во избежание путаницы в дальнейшем следует заметить, что я отнюдь не считаю соционормативную культуру Нагорного Дагестана наиболее показательной или типичной для всего Северного Кавказа. В этом регионе невозможно (да и не нужно) выделять единый тип такой культуры. Материалы по Северному Кавказу, а также данные, относящиеся к другим регионам мусульманского мира, использованы в книге, чтобы изучить дагестанский адат в более широком контексте правовых реформ на бывшем советском и зарубежном мусульманском Востоке. При таком подходе лучше видно местное своеобразие колониальной и советской трансформации мусульманского общества и права, затронувшей весь Северный Кавказ.
В эту книгу вошли отнюдь не все сюжеты, связанные с соиионорма- тивной культурой Нагорного Дагестана. Жанровая специфика историко-этнографических очерков позволила мне сосредоточиться на еще плохо изученных источниках и проблемах. При этом я намеренно опустил ряд важных, но уже разработанных моими предшественниками тем. Содержание монографии неизбежно отражает мои научные интересы и их изменение за последние десять лет. Поэтому,
в частности, так много внимания в книге уделено правовым документам из до- и пореформенного Дагестана, юридической форме и практике адата.
Источники наших знаний о соционормативной культуре Нагорного Дагестана
К настоящему времени на русский язык с арабского переведены и опубликованы лишь единичные памятники дореформенного обычного права. Это «Постановления кайтагского уцмия Рустем-хана» (Комаров: 1868, 80-88), «Кодекс Умму-хана Справедливого» (Махачкала, 1948), «Гидатлинские адаты» (Махачкала, 1957), своды норм адата общины Цекуба, Андалальского и Келебского сельских союзов, а также несколько десятков постановлений сельских судов XVI-XIX вв.
(Из истории права: 1968, 221-237; Дагестанские исторические сочинения: 1993, 98-99, и др.). Немалая заслуга в их публикации принадлежит историкам и этнографам советского времени Х.-М.О.Хашаеву, М.-С.Саидову, А.Р.Шихсаи- дову, М.А.Агларову, Т.М.Айтберову. Большая часть этих изданий устарела. При переводе некоторые местные правовые термины были искажены; отсутствуют историко-правовые комментарии, без которых содержание многих текстов непонятно; арабские оригиналы памятников изданы лишь в «Гидатлинских адатах», «Памятниках обычного права Дагестана», «Каталоге арабских рукописей Института истории, языка и литературы» в Махачкале (1977) и «Хрестоматии по истории права и государства Дагестана», подготовленной Т.М.Айтберовым (Махачкала, 1999), а также в ряде других немногочисленных публикаций.В литературе часто встречаются утверждения, что до нас почти не дошло письменных памятников дореформенного права северокавказских горцев (Гаджиев: 1987а, 69). Распространено мнение, что эти памятники представляют собой исключительно своды адата, «большинство» из которых «было собрано и опубликовано в XIX в.» (Омаров, Маршаев:1958, 132). Но это далеко не так. Одной недолгой экспедиции по изучению Рукописного фонда Дагестанского научного центра, проведенной автором этих строк совместно с немецким ученым М.Кемпером, было достаточно, чтобы выявить более десятка адатных кодексов XVIII — начала XX в. и несколько сотен (!) дореформенных постановлений по обычному и мусульманскому праву в копиях XIX в., в том числе более пятидесяти писем об ишкиле — захвате имущества односельчан неисправного должника в обеспечение долга (РФ ИИАЭ, ф. 16, on. 1, № 1260-1310 и др.). Большинство из этих арабо- и тюркоязычных документов не датировано, но явно относится к дореформенной эпохе, поскольку касается- вышедших из употребления
после русского завоевания правовых норм XVII—XVIII вв., в частности запрещенного российскими властями в XIX в. ишкиля.
В 70-90-е годы XX в. в горных селениях Дагестана было обнаружено несколько богатых архивов по пореформенному адату. Крупнейшие из них были выявлены Т.М.Айтберовым и археографическими экспедициями А.Р.Шихсаидова в аварских, даргинских, лезгинских и лакских селениях, М.М.Гусейновым в с. Саситли, А.И.Исламмагомедо- вым в с. Чох, Р.А.Рамазановым в с. Шиназ, М.А.Агларовым в с. Анди, М.Ю.Рощиным и автором этих строк в с. Хуштада, мною в селениях Тлондода и Кванада. Однако только единичные нормы пореформенного адата дагестанцев переведены с арабского и введены в научный оборот. Не было сделано общего описания этих адатных архивов. Сопоставительного анализа обычно-правовых документов для всего пореформенного Дагестана еще не проводилось.
В книге сделана попытка пересмотреть архаизирующий подход к соционормативной культуре, до сих пор господствующий в отечественном кавказоведении. Ни в дореволюционной, ни в советской литературе не придавали большого значения отличиям в состоянии адата до и после реформ. Ученые, начиная с М.М.Ковалевского и его ученика Б.В.Далгата (Ковалевский: 1890; Далгат:1934) и заканчивая современными исследователями обычного права, видели в пореформенном адате в основном источник по реконструкции прошлого, по истории общественного строя Дагестана с древнейших времен до российского завоевания (Гарданов:1960, 12; Гаджиев: 19876, 86). На материалах адата были описаны такие социальные институты, как патрилинейный эндогамный линидж (тухум), сельская община (джамаат), конфедерации общин («вольные общества»), их отношения с феодальными княжествами и проч. (Магомедов: I960; Хашаев: 1961; Омаров: РФ ИИАЭ, ф. 3, on. 1, д. 49; Агларов:1988), а также изучены некоторые элементы дореформенного обычного права, например система композиций (т.е. замена уголовного наказания штрафами) — основной вид наказаний по адату (Омаров: 1966; см. также: Гаджиев: 1987а; 19876). Но сами по себе обычные уголовное и поземельное право и процесс в пореформенном Дагестане конца XIX — начала XX в. еше не исследовались. Развитие в XIX-XX вв. денежной формы композиций, применение изгнания кровника из общества, очистительной присяги, прямого иска и иска по подозрению и другие важнейшие черты местного адата — т.е. дагестанская соционормативная культура пореформенного, быстро меняющегося общества как таковая — никем серьезно не изучались.
В исследованиях по дагестанскому обычному праву были допущены значительные источниковедческие просчеты. Во-первых, в большинстве работ не было дано четкого определения предмета исследования. Сами термины адат, кануны, заимствованные дагестанцами из араб-
скоро языка, а также их эквиваленты в дагестанских языках (например, авар, балъ [батль], означающий также «борозда, ряд»; ср. старорусское слово ряд в значении «закон»: Даль: 1882, IV, 126) толковались то как чисто этнографические обычаи и обряды, то как собонзенно юридиче- ские нормы. Еше А.Руновский, Ф.ИДеонтович и другие первые соби- ратели кавказского адата отмечали, что местные жители различают лиа основных значения этого термина: обычай, закон (Руновский: 1862, 328; Леонтович:1882,1, 4-6). Однако большинство современных исследователей до сих пор смешивают в своих работах не относящиеся к праву бытовые обычаи и обряды с уголовными и гражданскими нормами адата и даже шариата (см., например: Алиев:1951, л. 3; Мусаева:1995, 154-156).
Во-вторых, исследователи дагестанского адата, как правило, не владели арабским — основным официальным языком адатного судопроизводства со времен раннего средневековья до 20-х годов XX в. Подавляющее большинство ученых не знали кавказских и тюркских языков. Из-за этого они вынуждены были обращаться к не всегда точным переводам памятников обычного права на русский язык, а также верить на слово местным знатокам адата. Со слов последних еше в 40-60-е годы ХЕХ в. были сделаны общие списки норм обычного права по участкам, наибствам и округам, на которые был разделен Дагестан (Адаты Дагестанской области: 1899). Последний сборник такого рода по адату кумыков был составлен и опубликован уже при Советской власти (Алибеков: 1927; одновременно издан в кн.: Дагестанский сборник: 1927, 73-101).
Среди письменных источников, на которых основано настоящее исследование, можно выделить два основных типа: арабоязычное делопроизводство дореформенных сельских судов и документы, составленные в словесных народных и горских судах 1860-1917 гг., шариатских судах 1918-1927 гг.; архивные материалы советских судебных и партийных органов 1920-1990-х годов. Наиболее важные из этих документов впервые публикуются в этой книге, в Приложение включен глоссарий важнейших соционормативных терминов, использовавшихся в дагестанской правовой практике XIV-XX вв.
В книге использованы материалы следующих архивных собраний:
1. Российский государственный военно-исторический архив (РПВИА) в Москве (фонды Военно-учетного архива Главного штаба (ВУА), 23, 400, 482, 25896). Здесь хранятся подготовительные материалы и инструкции по проведению судебной реформы 1860-х годов, записи судебных дел по поземельным конфликтам и уголовным преступлениям, случаям кровной мести. В тех же фондах содержатся описания борьбы русских военных властей с абреками в годы Кавказской войны ХЕХ в.
2. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) в Москве, где хранятся ценные материалы, касающиеся подготовки и проведе
ния советских правовых реформ в Дагестане, а также на других «восточных окраинах» СССР. Из них в работе были использованы протоколы заседаний СНК СССР и Совета по делам национальностей (фонды 1318, 3977).
3. Петербургское отделение Архива РАН (ПОА РАН) (фонд М.М.Ковалевского: 103), с записями дореформенных и пореформенных уголовных норм обычного права сельских общин Андийского и Казикумухского округов.
4. Центральный государственный исторический архив Республики Грузия в Тбилиси (ЦГИА РГ) (фонды 2, 416, 545, 1083), с записями пореформенных уголовных норм адата Аварского и Гунибского округов, а также апелляционных жалоб и постановлений Дагестанского народного суда. Здесь же содержится богатый архив военно-народного управления (1860-1917), центр которого находился в Тбилиси. Он содержит многочисленные жалобы и прошения по уголовным и поземельным делам, разбиравшимся в судах Дагестанской области в 1860-1917 гг.
5. Центральный государственный архив Республики Дагестан (ЦГА РД, фонды 2, 4, 21, 38, 88, 104, 123, 126, 127, 148, 168, 171, 191, 289, 290, 545, 1186, р-1, р-4, р-11, р-33, р-37, р-41, р-49, р-55, р-117, р-125, р-127, р-168, р-178, р-182, р-187, р-209, р-229, р-260, р-268, р-470, р-566, р-694, р-700, р-1186). Здесь находятся материалы по проведению судебно-административных реформ 1860-1868 и 1920-1930 гг., делопроизводству окружных народных и шариатских судов, статистике преступлений по Дагестанской области и ДАССР начиная с 90-х годов XIX в., а также описания судебных дел, касающихся разбора случаев кровной мести, поземельных споров из-за пастбищ и тяжких уголовных правонарушений. В середине 90-х годов в ЦГА РД были переданы фонды бывшего Партархива (п-1), содержащие сводки ГПУ-ОГПУ-НКВД-МГБ 1920-1940-х годов о бандитизме в горных районах республики, а также отчеты о поземельных конфликтах, случавшихся в советское время.
6. Рукописный фонд Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН включает документы, собранные во время археографических экспедиций, полевые материалы сотрудников института и отчеты этнографических экспедиций из Махачкалы, Москвы и Ленинграда, работавших в Нагорном Дагестане в 1950- 1980 гг. (РФ ИИАЭ, фонды 1, 2, 3, 5, 8, 14, 15, 16, 25). В Отделе восточных рукописей фонда хранятся арабоязычные записи постановлений дореформенных сельских судей, своды хозяйственных постановлений по адату отдельных горных селений.
7. Бахметьевский архив Библиотеки рукописей и редких книг, находящейся в составе Батлеровской библиотеки Колумбийского университета в Нью-Йорке (BAR). Здесь хранятся уникальные документы
Отделов по борьбе с организованной преступностью, существовавших в дореволюционных Дагестане, Азербайджане и Кабарде, а также воспоминания участников борьбы с абречеством, после революции эмигрировавших за границу. Редкие эмигрантские издания, посвященные предреволюционному абречеству и административным реформам в регионе и выпушенные в Константинополе и Париже, имеются также в библиотеке Калифорнийского университета (США).
8. Сельские мечетные архивы селений Бацала, Ботлих, Гублен, Дибгаши, Кванада, Старый и Новый Костек, Ругул, Саситли, Тлондода, Хварши, Хуштада, Шиназ, Чох и др. Сюда после прекращения анти- мусульманских репрессий 20-80-х годов были возвращены оригиналы и копии постановлений пореформенных судов местных сельских обществ.
9. Частные рукописные архивы. Они содержат документы того же характера, что и мечетные собрания. В работе были использованы материалы коллекций М.Нурмагомедова и А.Р.Шихсаидова в Махачкале, М.-С.Абакарова в Хасавюрте, Б.Кебедова в Кизилюрте, М.Абакарова в с. Киша, С.-Г.Ахмедова в с. Кванада, Н.Халифатова и Б.Гасанова в с. Рутул, М.-С.Газиева в с. Хуштада, А.Магомедова в с. Согратль, М.Пахрудинова в с. Тлондода, С.-Г.Пирмагомедова в с. Агвали, Р.Рамазанова в с. Шиназ и некоторые другие, менее важные собрания.
Основная часть использованных в работе архивных материалов записана на арабском языке, скорописью — так называемым дагестанским насхом, постановления областных и окружных судебных властей — на русском, писарским почерком. Только в делопроизводстве дореволюционных и ранних советских судов Кюринского округа Южного Дагестана встречаются документы на азербайджанском в арабской графике (тюрки), например тетрадь постановлений Чаралинского сельского суда XIX в. в РФ ИИАЭ (ф. 14, on. 1, кн. 2, № 2659), отдельные акты Шиназского сельского суда в частном собрании Р.А.Рамазанова или переписанный в 1917 г. свод норм адата с. Зрых (РФ ИИАЭ, ф. 14, on. 1, № 387). Все основные рукописные источники были фотокопированы, не русскоязычные — переведены и введены в компьютерную базу данных по пореформенному дагестанскому адату. Впервые публикуемые архивные материалы на арабском и аварском языках приводятся в моем переводе. В целом ряде случаев я также даю новые уточненные переводы ранее издававшихся на русском языке правовых документов.
Эти источники позволяют взглянуть на право и насилие в пореформенном Нагорном Дагестане под разными углами зрения, отражающими позиции различных социальных слоев: одни составлены знатоками адата и шариата, другие — сельскими старостами и писцами сельских, окружных и районных судов, третьи — военными и гражданскими властями дореволюционного времени, советским и партийным начальством.
Важную дополнительную информацию по теме книги несут кавказские экспонаты российских этнографических музеев. Они позволяют определить важнейшие материальные атрибуты сонионормативной культуры, а также реконструировать изменения, произошедшие в этой культуре под влиянием российских и советских реформ. До сих пор «музейно-этнографическое измерение» российской политики на Кавказе необоснованно игнорировалось при изучении социальных и правовых сюжетов. Пытаясь восполнить этот пробел, я обратился к изучению коллекций холодного оружия, орудий наказания, одежды и атрибутов судебной власти, хранящихся в Санкт-Петербурге в фондах Российского этнографического музея (РЭМ, бывший Государственный музей этнографии народов СССР, вобравший в себя экспонаты и архивы Музея народов СССР (бывший Музей народоведения) в Москве, Пашковского и Румянцевского музеев), Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (МАЭ, Кунсткамера), а также Государственного Исторического музея (ГИМ) в Москве, Дагестанского государственного краеведческого музея в Махачкале. Наиболее важными для моего исследования оказались музейные фонды и архивные описи первой Всероссийской этнографической выставки 1867 г. в Москве (Архив РЭМ, ф. 5, оп. 2, д. 1), экспонатов Кавказского отдела Музея народоведения (Архив РЭМ, ф. 5, оп. 2, д. 74), дагестанских экспонатов из коллекций, собранных в 1920-1940-е годы известным советским этнографом Е.М.Шиллингом (МАЭ, коллекции 5842, 5997; Архив РЭМ, ф. 5, оп. 2, д. 82, 83, 85).
Данные письменных источников и музейных коллекций были сопоставлены с материалами экспедиционных выездов дагестанских этнографов в Ахвахский, Ботлихский, Буйнакский, Гунибский, Дербентский, Дакский, Левашинский, Рутульский, Хунзахский и Цумадинский районы Дагестана и моих полевых обследований 1992-2001 гг. Крайне важную информацию автору этих строк удалось получить, наблюдая за деятельностью восстановленных в постсоветское время так называемых шариатских, или исламских, судов при соборных мечетях селений Агвали, Хуштада и Кванада Цумадинского района. С любезного разрешения председателей этих судов в 1996-1997 гт. я присутствовал при разборе тяжб, а также ознакомился с документацией.
В книге использованы также результаты историко-юридического анализа микротопонимов ахвахнев, багулал, рутульцев, тиндинцев, чамалал, аварцев и других дагестанских народов, часть из них была впервые собрана и записана мною (Бобровников: 1996, 6-14). В исторической топонимике запечатлены наиболее важные уголовные и поземельные конфликты в пореформенном Дагестане, а также попытки их урегулирования третейским судом по адату.
Нельзя обойти молчанием еще один важный, хотя и вспомогательный источник. Это произведения русских писателей — очевидцев
Кавказской и Гражданской войн, волнений и реформ, потрясавших Северный Кавказ в XIX-XX вв. Крупнейшие мастера русской классической литературы бывали на Кавказе и писали о нем. Для нашей темы наиболее важны «Путешествие в Арзрум» А.С.Пушкина; «Герой нашего времени», «Кавказец», некоторые стихотворения и письма М.Ю.Лермонтова; «Набег», «Рубка леса» и «Казаки» Л.Н.Толстого; «Необычайные приключения доктора», «Записки на манжетах» и «Богема» М.А.Булгакова (Пушкин: 1964; Лермонтов: 1975-1976; Толстой: 1979а, 19796; Булгаков:1990). Они живописуют эпоху рождения абречества и дают возможность проследить, как на Кавказе и в России складывался образ горца-абрека — благородного и благочестивого разбойника вроде Робин Гуда.
Ценным свидетельством особого отношения к адату и абречест- ву на советском и постсоветском Кавказе являются сочинения местных авторов XX в. — своего рода «абрекиана». К этому «жанру» обращаются как крупные мастера, например абхазский писатель Фазиль Искандер и аварский поэт Расул Гамзатов (Искандер: 1991; Х1амзатов: 1970), так и менее известные авторы. Грузинский писатель Чабуа Амирэджиби создал образ благородного кавказского разбойника на основе сведений о реальном абреке —Дата Туташхиа (Амирэджиби: 1990).В 1977 г. по его роману был поставлен художественный фильм «Берега», прославивший Дата Туташхиа по всему Союзу. Можно упомянуть также научно-художественный очерк К.Гатуева о Зелимхане Гушмазукаеве — абреке, разбойничавшем накануне революции в Чечне и Ставрополье, рассказы Ф.Искандера об абхазских бандитах, реально действовавших в 60-70-е годы XX в., лирику Р.Гамзатова, воспевающую набеги (авар, чабхьен [чабкхен]) дагестанских горцев (Гатуев: 1926; Искандер: 1991; Х1амзатов:1970, 7). Совсем недавно в Махачкале был издан на лезгинском языке роман Садко Гаджиева о его земляке Бубе Икринском, знаменитом абреке начала XX в. из Южного Дагестана (Гьажиев:1998). Причем если Гатуев, Амирэджиби и Гаджиев просто идеализировали абреков, то Искандер, беспристрастно описавший «человека-зверя», абрека Уту Берулава, тем не менее опоэтизировал абречество. Недаром в его романе герой помог восстановить справедливость, попранную коррумпированной грузинской милицией (Искандер:1991, 232-234).
Дореволюционное абречество стало благодатной темой для молодого северокавказского театра и кино. Уже в 1929 г. в Ростове-на- Дону была экранизирована книга Гатуева. Ростовский рецензент с гордостью писал о героической киноповести «Зелимхан»: «В Москве, в Ростове и в других городах Союза с большим успехом идет кинокартина о знаменитом чеченском абреке Зелимхане; в Ростове она идет уже два месяца... каждый вечер при громадном стечении зрителей... у театров толпа, и места берутся, что называется, с бою»
(Революция и горец: 1929, № 10, 36, см. также № 9, 76-78). Кино- абрекиана продолжается и поныне. В конце 1990-х годов в Дагестане был поставлен фильм «Легенда о храбром Хочбаре», рассказывающий о легендарном средневековом разбойнике из Гидатля. Недавно картина транслировалась на одном из центральных каналов российского телевидения. На сцене Театра оперы и балета в Махачкале уже много лет с успехом идет музыкальный спектакль «Хочбар». Появляются и новые книги об абреках на языках народов Северного Кавказа.
Еще по теме ВВЕДЕНИЕ:
- ВВЕДЕНИЕ
- Введение крепостного права
- ВВЕДЕНИЕ
- Введение
- Введение
- Введение
- ВВЕДЕНИЕ
- Введение
- Введение
- Введение
- ВВЕДЕНИЕ
- ВВЕДЕНИЕ В ПСИХОЛОГО-ПЕДАГОГИЧЕСКУЮ АНТРОПОЛОГИЮ
- Лекция №1 Введение, краткое содержание дисциплины.
- ГРАФИК ПОЭТАПНОГО ВВЕДЕНИЯ ПРОГРАММЫ ПОВЫШЕНИЯ КВАЛИФИКАЦИИ АДВОКАТОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
- ВВЕДЕНИЕ - Предмет истории государства и права России. - Задачи изучения истории права