<<
>>

ВВЕДЕНИЕ

О чем эта книга

Тема книги — преступление и наказание в судебной практике и народном правосознании мусульман Нагорного Дагестана на фоне глобальных государственных реформ и социальных потрясении XIX- XX вв.

В работе три части. Первая посвящена появлению в регионе организованной преступности, банд так называемых абреков, взаи­моотношениям государства и местных мусульманских общин с перио­дически возрождающимся абречеством. Во второй и третьей рассмот­рены особенности применения обычного (адат; от араб, ‘ада), мусуль­манского (шариат; от араб, шари‘а) и российского (в том числе совет­ского) права в сельских судах пореформенного Нагорного Дагестана. Основное внимание уделено динамике изменения сонионормативной культуры горцев под влиянием сначала дореволюционных, а затем советских преобразований.

Изучение соционормативной культуры дагестанских мусульман на­чалось еще в конце XVIII в. Среди прочих к ней обращались основа­тели отечественного кавказоведения, такие, как знаменитый социолог и историк права М.М.Ковалевский, дореволюционный издатель кав­казского адата Ф.И.Деонтович, историки, правоведы и этнографы советского времени М.О.Косвен, Х.-М.О.Хашаев, А.М.Ладыженский, Р.М.Магомедов, М.А.Агларов, Т.М.Айтберов, А.С.Омаров, В.Г.Гаджиев и многие другие.

Не умаляя достоинств исследований наших предшественников, следует отметить допущенные ими просчеты. Наиболее серьезным из них, как мне кажется, было создание мифа о Дагестане и, шире, Северном Кавказе как царстве благородных разбойников, живущих по неизменным дедовским обычаям. В этой книге я хочу развенчать это абсолютно не соответствующее действительности (хотя и заворажи­вающее) представление. Моя цель — выяснить, как, когда и почему возник такой миф. К каким результатам привели реформы местно­го мусульманского общества, опирающиеся на подобные прелставле- ния? Чем чревата политика возрождения так называемых горских традиций?

Миф о горнах-разбойниках основывается на двух весьма распро­страненных тезисах.

Согласно первому любой горец по природе своей существо дикое и кровожадное. Это природный разбойник. Он дей­ствует, руководствуясь необузданными страстями и дикими порывами. Этим объясняют кавказское абречество, а все преступления, совер­шаемые в регионе, объясняют адатом. Другое стереотипное представ­ление можно кратко сформулировать следующим образом: на Кавка­зе все живут по традициям; всякий человек обязан руководствовать­ся обычаем (адатом), а этнограф должен записывать древние обы­чаи и помогать властям использовать адат для цивилизации «диких» горцев.

Между тем сами «кавказские горцы» в большинстве своем давно уже не горцы; а далекие потомки людей, которые когда-то жили в горах. На равнине и в предгорьях живет 2/з выходцев из Нагорного Дагестана, а также подавляющее число чеченцев и ингушей, правда все еше называющих себя горцами. Почти полтора столетия дагестан­ские мусульмане, прежде не знавшие власти централизованного госу­дарства, живут в правовом и социальном пространстве России. Это замечание еше более справедливо для кабардинцев, черкесов, балкар­цев, карачаевцев и других «горцев» Северо-Западного Кавказа, пред­ки которых были переселены с гор на равнину в XVIII-XIX вв. За это время сменилось несколько поколений. Совсем другими стали местные традиции, обычное право, формы и социальная роль насилия. Сегодня эти институты выполняют иные функции. Вместе с общественными институтами меняются и взгляды. Но для самих носителей этих взгля­дов местная традиция предстает чем-то незыблемым и вечным.

Нельзя, конечно, и преувеличивать влияние кавказской экзотики на российское кавказоведение. Сегодня миф о тотальном разбое на Северном Кавказе популярен в основном в российских и зарубежных средствах массовой информации, а также у далеких от Кавказа обыва­телей. Из ученых, занимающихся этим регионом, мало кто разделяет эти дикие представления. Наряду с архаизирующей тенденцией в со­ветской этнологической школе нужно отметить исследования, посвя­щенные трансформации форм власти, права и насилия на Северо- Восточном Кавказе XIX-XXbb.В последнее десятилетие все боль­ший интерес отечественных этнологов и историков вызывает пробле­матика антропологии насилия, а также сформулированная еше в 70-е годы английским историком Эриком Хобсбаумом тема «изобре­тения традиций» в современном обществе.

Из недавних работ в этой области хочется выделить книгу по этнографии чеченской войны 1994-1996 гг., написанную по материалам интервью с ее участника­ми В.А.Тишковым, директором Института этнологии и антропологии РАН, а также сборник статей московских и петербургских этнологов (Тишков:2001, Антропология насилия: 2001).

Название данной монографии должно вызвать у читателя, знако­мого с этнографией и историей права, ассоциацию с двумя классиче­скими работами в этой области — «Закон и обычай на Кавказе» М.М.Ковалевского и «Преступление и обычай в обществе дикарей» (“Crime and Custom in Sauvage Society”) Бронислава Малиновского. Это сделано сознательно. Я отнюдь не собираюсь переписывать хо­рошо известные положения этих работ. Скорее наоборот, в названии работы заключена идея критического переосмысления классического наследия истории и этнографии права для современной науки.

Каждой эпохе свойственны свои научные подходы, проблемы и представления. Ко времени создания книги Ковалевского, во второй половине XIX в., на адат смотрели как на первобытное догосударст- венное право. По мнению российских властей и ученых, только такое право могло быть понятно дагестанцам, которых в то время считали дикарями, продолжающими жить в родо-племенных коллективах. Эти идеи легли в основу административно-судебных реформ 1860-х го­дов, в ходе которых в Дагестане было создано так называемое воен­но-народное управление.

Более углубленное изучение обычного права (как оно действовало в совершенно ином историко-культурном контексте — у меланезий­цев в позднюю колониальную эпоху) было предпринято в годы Пер­вой мировой войны Брониславом Малиновским. Это исследование, впервые опубликованное в 1926 г. и к настоящему времени выдер­жавшее более десяти переизданий, лежит в основе распространенно­го среди современных этнографов представления о том, что обычай следует признать правом, ничуть не примитивнее современного госу­дарственного законодательства. На этих положениях покоится попу­лярная сегодня теория правового плюрализма, к которой я еще не раз буду обращаться в моей работе.

Еще одна неизбежная ассоциация с названием этой книги связана с давно уже ставшим классикой трудом советского этнографа и кав­казоведа М.О.Косвена. Его книга «Преступление и наказание в пер­вобытном обществе» вышла в свет почти одновременно с упомянутым выше исследованием Малиновского, в 1925 г. Между подходами Косвена, Малиновского и Ковалевского много общего, но немало и серьезных различий. Все они пытались восстановить изначальное, первобытное состояние права путем изучения обычного права «дика­рей» на окраинах разных колониальных империй современности. Но в отличие от Ковалевского Косвен понимал, что связь первобытности с современными безгосударственными народами довольно запутанна и сложна. Ему она виделась как отдельные реликты и пережитки древних соционормативных институтов. Если Малиновский интересо­вался современным ему внегосударственным «правом» тробрианцев, то Косвен был поглощен изучением «седой старины», даже более то­

го — доисторических первооснов права и власти. В силу целого ряда причин именно этот подход возобладал в советской этнографии пра­ва. Более 60 лет после издания книги Косвена одним из ведущих на­правлений исследования в этой науке оставалось изучение «традиций» и «пережитков» прошлого сквозь призму современного этнографиче­ского материала. Эпоха перемен тут началась лишь накануне падения Советской власти.

Сегодняшнее кавказоведение находится на перепутье. Накоплены новые интересные материалы по'этнографии и истории права на Се­верном Кавказе, однако их осмысление еще не начато. В 90-е годы были защищены кандидатские и докторские диссертации, посвящен­ные обычному праву разных мусульманских народов региона. Появи­лись монографии о «правовых традициях» кавказских горцев. Однако почти все эти работы не идут дальше частных фактологических ре­конструкций, а в области теории повторяют устаревшие марксистские и позитивистские схемы.

Я и сам в своих статьях не раз чрезмерно увлекался местной экзотикой и грешил преувеличением роли традиций у мусульман Се­верного Кавказа.

Ряд моих прежних публикаций, включенных в кни­гу, подверглись существенной переработке. Главная идея, заключен­ная в названии работы, тот стержень, вокруг которого я пытался ее построить, — признание давней и сложной взаимосвязи и взаимо­влияния закона и преступности, двойственности правового обычая. В разных исторических условиях насилие может носить как пози­тивный, правоохранительный, так и негативный, антисоциальный ха­рактер.

Во избежание путаницы в дальнейшем следует заметить, что я отнюдь не считаю соционормативную культуру Нагорного Дагестана наиболее показательной или типичной для всего Северного Кавказа. В этом регионе невозможно (да и не нужно) выделять единый тип та­кой культуры. Материалы по Северному Кавказу, а также данные, относящиеся к другим регионам мусульманского мира, использованы в книге, чтобы изучить дагестанский адат в более широком контексте правовых реформ на бывшем советском и зарубежном мусульманском Востоке. При таком подходе лучше видно местное своеобразие коло­ниальной и советской трансформации мусульманского общества и права, затронувшей весь Северный Кавказ.

В эту книгу вошли отнюдь не все сюжеты, связанные с соиионорма- тивной культурой Нагорного Дагестана. Жанровая специфика исто­рико-этнографических очерков позволила мне сосредоточиться на еще плохо изученных источниках и проблемах. При этом я намерен­но опустил ряд важных, но уже разработанных моими предшествен­никами тем. Содержание монографии неизбежно отражает мои науч­ные интересы и их изменение за последние десять лет. Поэтому,

в частности, так много внимания в книге уделено правовым докумен­там из до- и пореформенного Дагестана, юридической форме и прак­тике адата.

Источники наших знаний о соционормативной культуре Нагорного Дагестана

К настоящему времени на русский язык с арабского переведены и опубликованы лишь единичные памятники дореформенного обычного права. Это «Постановления кайтагского уцмия Рустем-хана» (Комаров: 1868, 80-88), «Кодекс Умму-хана Справедливого» (Махачкала, 1948), «Гидатлинские адаты» (Махачкала, 1957), своды норм адата общины Цекуба, Андалальского и Келебского сельских союзов, а также несколь­ко десятков постановлений сельских судов XVI-XIX вв.

(Из истории пра­ва: 1968, 221-237; Дагестанские исторические сочинения: 1993, 98-99, и др.). Немалая заслуга в их публикации принадлежит историкам и этно­графам советского времени Х.-М.О.Хашаеву, М.-С.Саидову, А.Р.Шихсаи- дову, М.А.Агларову, Т.М.Айтберову. Большая часть этих изданий уста­рела. При переводе некоторые местные правовые термины были иска­жены; отсутствуют историко-правовые комментарии, без которых со­держание многих текстов непонятно; арабские оригиналы памятников изданы лишь в «Гидатлинских адатах», «Памятниках обычного права Дагестана», «Каталоге арабских рукописей Института истории, языка и литературы» в Махачкале (1977) и «Хрестоматии по истории права и государства Дагестана», подготовленной Т.М.Айтберовым (Махач­кала, 1999), а также в ряде других немногочисленных публикаций.

В литературе часто встречаются утверждения, что до нас почти не дошло письменных памятников дореформенного права северокавказ­ских горцев (Гаджиев: 1987а, 69). Распространено мнение, что эти памятники представляют собой исключительно своды адата, «большин­ство» из которых «было собрано и опубликовано в XIX в.» (Омаров, Маршаев:1958, 132). Но это далеко не так. Одной недолгой экспеди­ции по изучению Рукописного фонда Дагестанского научного центра, проведенной автором этих строк совместно с немецким ученым М.Кемпером, было достаточно, чтобы выявить более десятка адатных кодексов XVIII — начала XX в. и несколько сотен (!) дореформенных постановлений по обычному и мусульманскому праву в копиях XIX в., в том числе более пятидесяти писем об ишкиле — захвате имущества односельчан неисправного должника в обеспечение долга (РФ ИИАЭ, ф. 16, on. 1, № 1260-1310 и др.). Большинство из этих арабо- и тюркоязычных документов не датировано, но явно относится к доре­форменной эпохе, поскольку касается- вышедших из употребления

после русского завоевания правовых норм XVII—XVIII вв., в частности запрещенного российскими властями в XIX в. ишкиля.

В 70-90-е годы XX в. в горных селениях Дагестана было обнару­жено несколько богатых архивов по пореформенному адату. Крупней­шие из них были выявлены Т.М.Айтберовым и археографическими экспедициями А.Р.Шихсаидова в аварских, даргинских, лезгинских и лакских селениях, М.М.Гусейновым в с. Саситли, А.И.Исламмагомедо- вым в с. Чох, Р.А.Рамазановым в с. Шиназ, М.А.Агларовым в с. Анди, М.Ю.Рощиным и автором этих строк в с. Хуштада, мною в селениях Тлондода и Кванада. Однако только единичные нормы пореформен­ного адата дагестанцев переведены с арабского и введены в научный оборот. Не было сделано общего описания этих адатных архивов. Сопоставительного анализа обычно-правовых документов для всего пореформенного Дагестана еще не проводилось.

В книге сделана попытка пересмотреть архаизирующий подход к соционормативной культуре, до сих пор господствующий в отечест­венном кавказоведении. Ни в дореволюционной, ни в советской ли­тературе не придавали большого значения отличиям в состоянии ада­та до и после реформ. Ученые, начиная с М.М.Ковалевского и его ученика Б.В.Далгата (Ковалевский: 1890; Далгат:1934) и заканчивая современными исследователями обычного права, видели в порефор­менном адате в основном источник по реконструкции прошлого, по истории общественного строя Дагестана с древнейших времен до рос­сийского завоевания (Гарданов:1960, 12; Гаджиев: 19876, 86). На материалах адата были описаны такие социальные институты, как пат­рилинейный эндогамный линидж (тухум), сельская община (джамаат), конфедерации общин («вольные общества»), их отношения с феодаль­ными княжествами и проч. (Магомедов: I960; Хашаев: 1961; Омаров: РФ ИИАЭ, ф. 3, on. 1, д. 49; Агларов:1988), а также изучены неко­торые элементы дореформенного обычного права, например система композиций (т.е. замена уголовного наказания штрафами) — основной вид наказаний по адату (Омаров: 1966; см. также: Гаджиев: 1987а; 19876). Но сами по себе обычные уголовное и поземельное право и процесс в пореформенном Дагестане конца XIX — начала XX в. еше не исследовались. Развитие в XIX-XX вв. денежной формы компози­ций, применение изгнания кровника из общества, очистительной при­сяги, прямого иска и иска по подозрению и другие важнейшие черты местного адата — т.е. дагестанская соционормативная культура по­реформенного, быстро меняющегося общества как таковая — никем серьезно не изучались.

В исследованиях по дагестанскому обычному праву были допущены значительные источниковедческие просчеты. Во-первых, в большин­стве работ не было дано четкого определения предмета исследования. Сами термины адат, кануны, заимствованные дагестанцами из араб-

скоро языка, а также их эквиваленты в дагестанских языках (например, авар, балъ [батль], означающий также «борозда, ряд»; ср. старорусское слово ряд в значении «закон»: Даль: 1882, IV, 126) толковались то как чисто этнографические обычаи и обряды, то как собонзенно юридиче- ские нормы. Еше А.Руновский, Ф.ИДеонтович и другие первые соби- ратели кавказского адата отмечали, что местные жители различают лиа основных значения этого термина: обычай, закон (Руновский: 1862, 328; Леонтович:1882,1, 4-6). Однако большинство современ­ных исследователей до сих пор смешивают в своих работах не отно­сящиеся к праву бытовые обычаи и обряды с уголовными и граждан­скими нормами адата и даже шариата (см., например: Алиев:1951, л. 3; Мусаева:1995, 154-156).

Во-вторых, исследователи дагестанского адата, как правило, не владели арабским — основным официальным языком адатного судо­производства со времен раннего средневековья до 20-х годов XX в. Подавляющее большинство ученых не знали кавказских и тюркских языков. Из-за этого они вынуждены были обращаться к не всегда точ­ным переводам памятников обычного права на русский язык, а также верить на слово местным знатокам адата. Со слов последних еше в 40-60-е годы ХЕХ в. были сделаны общие списки норм обычного права по участкам, наибствам и округам, на которые был разделен Дагестан (Адаты Дагестанской области: 1899). Последний сборник такого рода по адату кумыков был составлен и опубликован уже при Советской власти (Алибеков: 1927; одновременно издан в кн.: Даге­станский сборник: 1927, 73-101).

Среди письменных источников, на которых основано настоящее исследование, можно выделить два основных типа: арабоязычное де­лопроизводство дореформенных сельских судов и документы, состав­ленные в словесных народных и горских судах 1860-1917 гг., шариат­ских судах 1918-1927 гг.; архивные материалы советских судебных и партийных органов 1920-1990-х годов. Наиболее важные из этих до­кументов впервые публикуются в этой книге, в Приложение включен глоссарий важнейших соционормативных терминов, использовавших­ся в дагестанской правовой практике XIV-XX вв.

В книге использованы материалы следующих архивных собраний:

1. Российский государственный военно-исторический архив (РПВИА) в Москве (фонды Военно-учетного архива Главного штаба (ВУА), 23, 400, 482, 25896). Здесь хранятся подготовительные материалы и инст­рукции по проведению судебной реформы 1860-х годов, записи су­дебных дел по поземельным конфликтам и уголовным преступлениям, случаям кровной мести. В тех же фондах содержатся описания борьбы русских военных властей с абреками в годы Кавказской войны ХЕХ в.

2. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ) в Москве, где хранятся ценные материалы, касающиеся подготовки и проведе­

ния советских правовых реформ в Дагестане, а также на других «вос­точных окраинах» СССР. Из них в работе были использованы прото­колы заседаний СНК СССР и Совета по делам национальностей (фонды 1318, 3977).

3. Петербургское отделение Архива РАН (ПОА РАН) (фонд М.М.Ковалевского: 103), с записями дореформенных и пореформен­ных уголовных норм обычного права сельских общин Андийского и Казикумухского округов.

4. Центральный государственный исторический архив Республики Грузия в Тбилиси (ЦГИА РГ) (фонды 2, 416, 545, 1083), с записями пореформенных уголовных норм адата Аварского и Гунибского окру­гов, а также апелляционных жалоб и постановлений Дагестанского народного суда. Здесь же содержится богатый архив военно-народ­ного управления (1860-1917), центр которого находился в Тбилиси. Он содержит многочисленные жалобы и прошения по уголовным и поземельным делам, разбиравшимся в судах Дагестанской области в 1860-1917 гг.

5. Центральный государственный архив Республики Дагестан (ЦГА РД, фонды 2, 4, 21, 38, 88, 104, 123, 126, 127, 148, 168, 171, 191, 289, 290, 545, 1186, р-1, р-4, р-11, р-33, р-37, р-41, р-49, р-55, р-117, р-125, р-127, р-168, р-178, р-182, р-187, р-209, р-229, р-260, р-268, р-470, р-566, р-694, р-700, р-1186). Здесь находятся материа­лы по проведению судебно-административных реформ 1860-1868 и 1920-1930 гг., делопроизводству окружных народных и шариатских судов, статистике преступлений по Дагестанской области и ДАССР начиная с 90-х годов XIX в., а также описания судебных дел, касаю­щихся разбора случаев кровной мести, поземельных споров из-за пастбищ и тяжких уголовных правонарушений. В середине 90-х годов в ЦГА РД были переданы фонды бывшего Партархива (п-1), содер­жащие сводки ГПУ-ОГПУ-НКВД-МГБ 1920-1940-х годов о банди­тизме в горных районах республики, а также отчеты о поземельных конфликтах, случавшихся в советское время.

6. Рукописный фонд Института истории, археологии и этнографии Дагестанского научного центра РАН включает документы, собранные во время археографических экспедиций, полевые материалы сотруд­ников института и отчеты этнографических экспедиций из Махачкалы, Москвы и Ленинграда, работавших в Нагорном Дагестане в 1950- 1980 гг. (РФ ИИАЭ, фонды 1, 2, 3, 5, 8, 14, 15, 16, 25). В Отделе восточных рукописей фонда хранятся арабоязычные записи поста­новлений дореформенных сельских судей, своды хозяйственных по­становлений по адату отдельных горных селений.

7. Бахметьевский архив Библиотеки рукописей и редких книг, на­ходящейся в составе Батлеровской библиотеки Колумбийского уни­верситета в Нью-Йорке (BAR). Здесь хранятся уникальные документы

Отделов по борьбе с организованной преступностью, существовавших в дореволюционных Дагестане, Азербайджане и Кабарде, а также воспоминания участников борьбы с абречеством, после революции эмигрировавших за границу. Редкие эмигрантские издания, посвящен­ные предреволюционному абречеству и административным реформам в регионе и выпушенные в Константинополе и Париже, имеются так­же в библиотеке Калифорнийского университета (США).

8. Сельские мечетные архивы селений Бацала, Ботлих, Гублен, Дибгаши, Кванада, Старый и Новый Костек, Ругул, Саситли, Тлондода, Хварши, Хуштада, Шиназ, Чох и др. Сюда после прекращения анти- мусульманских репрессий 20-80-х годов были возвращены оригина­лы и копии постановлений пореформенных судов местных сельских обществ.

9. Частные рукописные архивы. Они содержат документы того же характера, что и мечетные собрания. В работе были использованы материалы коллекций М.Нурмагомедова и А.Р.Шихсаидова в Махач­кале, М.-С.Абакарова в Хасавюрте, Б.Кебедова в Кизилюрте, М.Абакарова в с. Киша, С.-Г.Ахмедова в с. Кванада, Н.Халифатова и Б.Гасанова в с. Рутул, М.-С.Газиева в с. Хуштада, А.Магомедова в с. Согратль, М.Пахрудинова в с. Тлондода, С.-Г.Пирмагомедова в с. Агвали, Р.Рамазанова в с. Шиназ и некоторые другие, менее важные собрания.

Основная часть использованных в работе архивных материалов за­писана на арабском языке, скорописью — так называемым дагестанским насхом, постановления областных и окружных судебных властей — на русском, писарским почерком. Только в делопроизводстве доре­волюционных и ранних советских судов Кюринского округа Южного Дагестана встречаются документы на азербайджанском в арабской графике (тюрки), например тетрадь постановлений Чаралинского сель­ского суда XIX в. в РФ ИИАЭ (ф. 14, on. 1, кн. 2, № 2659), отдельные акты Шиназского сельского суда в частном собрании Р.А.Рамазанова или переписанный в 1917 г. свод норм адата с. Зрых (РФ ИИАЭ, ф. 14, on. 1, № 387). Все основные рукописные источники были фотокопиро­ваны, не русскоязычные — переведены и введены в компьютерную базу данных по пореформенному дагестанскому адату. Впервые публикуемые архивные материалы на арабском и аварском языках приводятся в моем переводе. В целом ряде случаев я также даю новые уточненные пере­воды ранее издававшихся на русском языке правовых документов.

Эти источники позволяют взглянуть на право и насилие в порефор­менном Нагорном Дагестане под разными углами зрения, отражающими позиции различных социальных слоев: одни составлены знатоками адата и шариата, другие — сельскими старостами и писцами сельских, окруж­ных и районных судов, третьи — военными и гражданскими властями дореволюционного времени, советским и партийным начальством.

Важную дополнительную информацию по теме книги несут кавказ­ские экспонаты российских этнографических музеев. Они позволяют определить важнейшие материальные атрибуты сонионормативной культуры, а также реконструировать изменения, произошедшие в этой культуре под влиянием российских и советских реформ. До сих пор «музейно-этнографическое измерение» российской политики на Кав­казе необоснованно игнорировалось при изучении социальных и пра­вовых сюжетов. Пытаясь восполнить этот пробел, я обратился к изуче­нию коллекций холодного оружия, орудий наказания, одежды и атри­бутов судебной власти, хранящихся в Санкт-Петербурге в фондах Российского этнографического музея (РЭМ, бывший Государствен­ный музей этнографии народов СССР, вобравший в себя экспонаты и архивы Музея народов СССР (бывший Музей народоведения) в Москве, Пашковского и Румянцевского музеев), Музея антропологии и этно­графии им. Петра Великого (МАЭ, Кунсткамера), а также Государст­венного Исторического музея (ГИМ) в Москве, Дагестанского госу­дарственного краеведческого музея в Махачкале. Наиболее важными для моего исследования оказались музейные фонды и архивные описи первой Всероссийской этнографической выставки 1867 г. в Москве (Архив РЭМ, ф. 5, оп. 2, д. 1), экспонатов Кавказского отдела Музея народоведения (Архив РЭМ, ф. 5, оп. 2, д. 74), дагестанских экспо­натов из коллекций, собранных в 1920-1940-е годы известным со­ветским этнографом Е.М.Шиллингом (МАЭ, коллекции 5842, 5997; Архив РЭМ, ф. 5, оп. 2, д. 82, 83, 85).

Данные письменных источников и музейных коллекций были сопо­ставлены с материалами экспедиционных выездов дагестанских этно­графов в Ахвахский, Ботлихский, Буйнакский, Гунибский, Дербент­ский, Дакский, Левашинский, Рутульский, Хунзахский и Цумадинский районы Дагестана и моих полевых обследований 1992-2001 гг. Край­не важную информацию автору этих строк удалось получить, наблю­дая за деятельностью восстановленных в постсоветское время так на­зываемых шариатских, или исламских, судов при соборных мечетях селений Агвали, Хуштада и Кванада Цумадинского района. С любез­ного разрешения председателей этих судов в 1996-1997 гт. я при­сутствовал при разборе тяжб, а также ознакомился с документацией.

В книге использованы также результаты историко-юридического анализа микротопонимов ахвахнев, багулал, рутульцев, тиндинцев, чамалал, аварцев и других дагестанских народов, часть из них была впервые собрана и записана мною (Бобровников: 1996, 6-14). В исто­рической топонимике запечатлены наиболее важные уголовные и по­земельные конфликты в пореформенном Дагестане, а также попытки их урегулирования третейским судом по адату.

Нельзя обойти молчанием еще один важный, хотя и вспомогатель­ный источник. Это произведения русских писателей — очевидцев

Кавказской и Гражданской войн, волнений и реформ, потрясавших Северный Кавказ в XIX-XX вв. Крупнейшие мастера русской класси­ческой литературы бывали на Кавказе и писали о нем. Для нашей темы наиболее важны «Путешествие в Арзрум» А.С.Пушкина; «Герой нашего времени», «Кавказец», некоторые стихотворения и письма М.Ю.Лермонтова; «Набег», «Рубка леса» и «Казаки» Л.Н.Толстого; «Необычайные приключения доктора», «Записки на манжетах» и «Бо­гема» М.А.Булгакова (Пушкин: 1964; Лермонтов: 1975-1976; Толстой: 1979а, 19796; Булгаков:1990). Они живописуют эпоху рождения абречества и дают возможность проследить, как на Кавказе и в Рос­сии складывался образ горца-абрека — благородного и благочестиво­го разбойника вроде Робин Гуда.

Ценным свидетельством особого отношения к адату и абречест- ву на советском и постсоветском Кавказе являются сочинения мест­ных авторов XX в. — своего рода «абрекиана». К этому «жанру» обра­щаются как крупные мастера, например абхазский писатель Фазиль Искандер и аварский поэт Расул Гамзатов (Искандер: 1991; Х1амзатов: 1970), так и менее известные авторы. Грузинский писатель Чабуа Амирэджиби создал образ благородного кавказского разбойника на основе сведений о реальном абреке —Дата Туташхиа (Амирэджиби: 1990).В 1977 г. по его роману был поставлен художественный фильм «Берега», прославивший Дата Туташхиа по всему Союзу. Можно упо­мянуть также научно-художественный очерк К.Гатуева о Зелимхане Гушмазукаеве — абреке, разбойничавшем накануне революции в Чечне и Ставрополье, рассказы Ф.Искандера об абхазских бандитах, реаль­но действовавших в 60-70-е годы XX в., лирику Р.Гамзатова, воспе­вающую набеги (авар, чабхьен [чабкхен]) дагестанских горцев (Гатуев: 1926; Искандер: 1991; Х1амзатов:1970, 7). Совсем недавно в Ма­хачкале был издан на лезгинском языке роман Садко Гаджиева о его земляке Бубе Икринском, знаменитом абреке начала XX в. из Южно­го Дагестана (Гьажиев:1998). Причем если Гатуев, Амирэджиби и Гаджиев просто идеализировали абреков, то Искандер, беспристра­стно описавший «человека-зверя», абрека Уту Берулава, тем не менее опоэтизировал абречество. Недаром в его романе герой помог вос­становить справедливость, попранную коррумпированной грузинской милицией (Искандер:1991, 232-234).

Дореволюционное абречество стало благодатной темой для моло­дого северокавказского театра и кино. Уже в 1929 г. в Ростове-на- Дону была экранизирована книга Гатуева. Ростовский рецензент с гордостью писал о героической киноповести «Зелимхан»: «В Москве, в Ростове и в других городах Союза с большим успехом идет кино­картина о знаменитом чеченском абреке Зелимхане; в Ростове она идет уже два месяца... каждый вечер при громадном стечении зрите­лей... у театров толпа, и места берутся, что называется, с бою»

(Революция и горец: 1929, № 10, 36, см. также № 9, 76-78). Кино- абрекиана продолжается и поныне. В конце 1990-х годов в Дагеста­не был поставлен фильм «Легенда о храбром Хочбаре», рассказываю­щий о легендарном средневековом разбойнике из Гидатля. Недавно картина транслировалась на одном из центральных каналов россий­ского телевидения. На сцене Театра оперы и балета в Махачкале уже много лет с успехом идет музыкальный спектакль «Хочбар». Появляют­ся и новые книги об абреках на языках народов Северного Кавказа.

<< | >>
Источник: Мусульмане Северного Кавказа: обычай, право, насилие : Очерки по истории и этнографии права Нагорного Дагестана /В.О. Боб­ровников. — М.: Вост, лит.,2002. — 368 с. : ил.. 2002

Еще по теме ВВЕДЕНИЕ:

  1. ВВЕДЕНИЕ
  2. Введение крепостного права
  3. ВВЕДЕНИЕ
  4. Введение
  5. Введение
  6. Введение
  7. ВВЕДЕНИЕ
  8. Введение
  9. Введение
  10. Введение
  11. ВВЕДЕНИЕ
  12. ВВЕДЕНИЕ В ПСИХОЛОГО-ПЕДАГОГИЧЕСКУЮ АНТРОПОЛОГИЮ
  13. Лекция №1 Введение, краткое содержание дисциплины.
  14. ГРАФИК ПОЭТАПНОГО ВВЕДЕНИЯ ПРОГРАММЫ ПОВЫШЕНИЯ КВАЛИФИКАЦИИ АДВОКАТОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
  15. ВВЕДЕНИЕ - Предмет истории государства и права России. - Задачи изучения истории права